Об алгоритме конструирования социального предпринимательства

Введение

Актуальность рассматриваемой проблемы определяется повышением значимости и роли социального предпринимательства, потенциал которого в границах социума позволяет решать те проблемы, которые в силу определенных факторов различного происхождения оказались либо «пятнами невнимания», либо слишком обременительными как для коммерческого, так и для государственного секторов национальной экономики.

Целью работы является рассмотрение и уточнение процесса построения, проектирования социально-предпринимательского конструкта.

Социальное предпринимательство в широком смысле слова – принадлежащее обществу, относится к общественной сфере деятельности. Однако из всеобщего предпринимательства необходимо вычленять рыночные нерыночные, являющиеся социальными как таковыми, в более узком смысле слова. Любая человеческая деятельность, расширяющая свои границы по мере развития общества, является социальной по своей природе (руководитель государства, председатель правительства, парламент, ученые, писатели, артисты, юристы и т.д.). Она (эта деятельность) направлена на «центр Вселенной», на человека, на его развитие и совершенствование.

История различных стран мира (особенно проактивных) свидетельствует о том, что многие их предприятия начали осуществлять свою социально-предпринимательскую деятельность задолго до знакомства с этим термином (классика теоретического жанра – явление и понятие могут долго искать друг друга).

Как видно, эту деятельность (и не только эту) создают наши потребности. Структурировать и придавать форму бесформенному и бесструктурному, но явленческому, «допотопному» социальному предпринимательству должна академическая наука. Небезынтересно отметить, кстати, что первоначально введший в научный оборот термин «социальное предпринимательство» Питер Друкер в 1980 году в работе «Бизнес и инновации» рассматривал его как «деловую активность, неограниченную только достижением прибыли», полагая в то же время, что социальное предпринимательство как вид деятельности нельзя отнести ни к науке, ни к искусству [4] (Druker, 2008).

По мнению Друкера П., корыстный мотив не является обязательным условием предпринимательства. «Для истории предпринимательства, – пишет он, – нельзя найти лучшего примера, нежели пример о создании современного университета, и в частности, современного американского университета» [4] (Druker, 2008).

Научное знание, как известно, рассматривается как продукт деятельности человека (ученого или философа), который сам строит объект, приписываемые ему нужные свойства (И. Кант). Научное построение рассматривается как конструкт [1] (лат. construction – построение), как конструирование или проектирование, как инструмент познания мира.

Развитию взгляда на познание как конструирование и проектирование способствовал марксизм. Известно, что до классовой теории К. Маркса никаких социальных классов не было: сначала Маркс создал их на бумаге, и только потом они стали существовать в качестве социальных ролей, социальных конструктов.

Логика социального конструкционизма очень проста: поскольку все объясняется искусственным, рукотворным, социальным, сконструированным, постольку человечество вправе его изменить или даже устранить (государство, классы, деньги и так далее).

Современная популярность социальных конструктов связана с работами Бруно Латура. В статье «Дайте мне лабораторию, и я переверну мир» [12] (Latur, 2002) он приводит в качестве примера социального конструкта бактерию сибирской язвы, которая была сконструирована в лаборатории Луи Пастера, которому принадлежит ее открытие в социальном смысле. До открытия Пастером этой палочки сибирской язвы как части общей практики не существовало. Она была вопросом практики, но не науки. Пастер сначала переводит событие из мира практики в мир науки, а потом возвращает в мир практики. В полевой лаборатории путем этого двойного перевода создается новый конструкт «Палочка сибирской язвы», который действительно всерьез меняет мир. Бактерии стали настолько реальными, что создают целые государственные медицинские институции, индустрию антибиотиков и так далее.

Конструкт «социальное предпринимательство» также возникает в тот момент, в то время, когда он сформулирован и признан научным сообществом (Т. Кун). Перенести социальное предпринимательство из практики в мир науки не очень сложно. Сложно определиться с «объяснением» и признанием его теоретическим и практическим конструктом.

Академическая наука предлагает различные концептуальные подходы к определению социального предпринимательства. Для одних исследователей социальное предпринимательство – это деятельность некоммерческих организаций, ищущих альтернативные стратегии ресурсного обеспечения, для других это особая форма социальной ответственности предприятий коммерческого сектора, выбирающих стратегию межсекторного взаимодействия и корпоративного гражданства, для третьих это катализатор социальных перемен для решения злободневных социальных проблем.

Наиболее часто в научных трудах цитируются слова Грегори Диза, в 1990-х годах директора Центра развития социального предпринимательства Университета Дюка (США), представившего социальное предпринимательство как профессию и новую область для изучения. По его мнению, социальное предпринимательство «соединяет в себе страсть к социальной миссии со свойственной бизнесу дисциплиной, инновацией и решительностью». Грегори Диз выделял пять факторов, определяющих социальное предпринимательство:

· принятие на себя миссии создания и поддержания социальной ценности (блага);

· выявление и использование новых возможностей для реализации избранной миссии;

· осуществление непрерывного процесса инноваций, адаптации и обучения;

· решительность действий, не ограничиваемая располагаемыми ресурсами;

· высокая ответственность предпринимателя за результаты своей деятельности – как перед непосредственными клиентами, так и перед обществом [18] (Moskovskaya et al., 2011).

Согласно Роджеру Л. Мартину и Салли Осберг, социальное предпринимательство объединяет три компонента:

· выявление устойчивого, но несправедливого равновесия, обусловливающего социальную исключенность, маргинализацию или страдание части общества, которой недостает финансовых средств либо политических рычагов для достижения социального блага путем трансформации;

· выявление внутри несправедливого равновесия возможности для производства социального блага посредством вдохновения, творческой смекалки, прямого действия и смелости предпринимателя;

· постепенное достижение нового равновесия, высвобождающего скрытый потенциал либо облегчающего страдания целевой группы через «создание стабильной экосистемы вокруг нового равновесия».

Вышеизложенное ассоциируется с притчей, со знаменитой индуистской легендой о слоне и пяти слепых мудрецах, которые ощупыванием его с разных сторон и пришли к разным выводам о том, чем же слон является на самом деле.

Приведем эту легенду в стихотворном изложении английского поэта Дж. Годфри Сакса [12] (Latur, 2002).

Увидели пять человек

Слона перед собой.

Нет, не увидели они:

Ведь каждый был слепой.

Однако же у них у всех

Сложился образ свой.

Один, приблизившись к нему,

Погладил бок слона

И убежденно заявил:

Слон явно есть стена.

Другой схватил слона за клык,

Пощупал острие

И к выводу пришел, что слон

Есть острое копье.

А третий в руку хобот взял,

Ощупал все края

И громко возгласил, что слон,

Конечно, есть змея.

Четвертый же к ноге слона

Вплотную подошел,

И, обхватив ее, сказал,

Что слон – всего лишь столб.

А пятый взял слона за хвост,

Зайдя к нему под зад,

И твердо заявил, что слон –

Тонюсенький шпагат.

Примерно так же выглядят разные парадигмы в понимании Т. Куна [11] (Kun, 1975). Каждая из них верна со своей точки зрения, но неверна в целом, потому что не может охватить слона целиком. Но парадигмы, в отличие от разных способов ощупывания слона, принципиально несовместимы друг с другом.

После Т. Куна исследователи науки не так уж уверены в том, что один единственный слон вообще существует. Они уже не оценивают одного и того же слона с разных сторон, а создают их и имеют дело с их множественностями.

Так обстоят дела и с объяснением, определением и объективизацией особого социального объекта – социального предпринимательства, на специфику которого оказывают такие факторы, как отраслевая специфика, региональная специфика, формы собственности, различия профессионального и социального опыта руководителей предприятий [18] (Moskovskaya et al., 2011).

Приоритет экономической мысли по созданию теоретического и практического конструкта социального предпринимательства принадлежит зарубежным ученым и субъектам этого рода деятельности, ставшей настолько реальной, что, например, в Великобритании еще в 2006 году был создан «Департамент третьего сектора», получивший в настоящее время статус министерства с многочисленными функциональными отделами.

Однако вернемся к самому началу.

Исторический опыт развития мировой экономики свидетельствует о том, что дорога к хорошей жизни, «вымощенная» двумя телеологическими механизмами – «невидимой руки рынка» и «видимой руки государства», государства благосостояния (о равноправии этих двух монад [6] (Kosmin, Kosmina, 2017)), основополагающих элементов бытия, их исторически обусловленного соотношения в многотрудном процессе цивилизованного развития человеческого общества аргументированно заявляли последователь А. Смита, Симон де Сисмонди, швейцарский экономист, В. Леонтьев, лауреат Нобелевской премии, П. Самуэльсон и Дж. Стиглиц – лауреаты Нобелевской премии (США), польский экономист Г. Колодко), отличающимися друг от друга своей ролью, степенью и интенсивностью воздействия на масштабы и эффективность функционирования экономики, всей социально-экономической системы), оказалась дорогой непрямой.

Государство всегда «размещало» в зоне своей видимости саморегулирующий механизм рынка, систематически перевоплощаясь в диапазоне от «беспристрастного наблюдателя» до «дежурного по рынку», будучи ответственным за выявление и исправление постоянно совершаемых ошибок («провалов») хозяйствующей «невидимой руки», вне зон видимости которой оставались и остаются многие социальные проблемы, решение которых является прерогативой государства, в котором правительство своей политикой способствует общественному благосостоянию.

Но ведь государству, его правительству также имманентно присущи «провалы», детерминируемые факторами экзогенного и эндогенного происхождения, имея в виду, прежде всего, недобросовестность государственных чиновников (государственной бюрократии), преследующих свой частный интерес, превышающий их чувство долга как государственных лиц. Это является признаком государства слабого, гибридного, не способного решать многочисленные социальные проблемы.

Однако фиаско государства, его провалы не могут быть выправлены его партнером, рыночным механизмом. Для этого объективно необходимым и исторически обусловленным является запрос общества на некий прежний – гибридный (сочетающий свойства обозначенных выше телеологических механизмов) телеологический механизм, исключительная роль и назначение которого заключалась бы в решении многих «запущенных» государством социальных проблем.

Этим комплементарным механизмом, дополняющим и исправляющим «провалы» классического, смитианского механизма «невидимой руки рынка» и кейнсианской «видимой руки» государства, является социальное предпринимательство, системной функцией которого является решение конкретных социальных проблем, структурируемых его миссией, но допускающей (системной функцией) замещаемую ее вторичную функцию – получение экономического эффекта, прибыли, исключительное использование которой – на социальные цели организации.

Своим рождением этот гибридный телеологический механизм обязан, прежде всего, государству, стабильно не исполняющему свои обязательства по социальному развитию общества и потому долженствующему быть «обреченным» на поддержание социального предпринимательства и стать катализатором его развития.

Нынешняя Россия, как и во времена П. Чаадаева, также являет собой образчик отлученности России от «всемирного воспитания человеческого рода», духовного застоя, препятствующего осознанию и исполнению предначертанной свыше исторической миссии. Чаадаев, говоря о России, утверждал, что «мы призваны решить большую часть проблем социального характера, ..ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество.

Но как бы ни было пламенно наше стремление действовать для общего блага, это воображаемое нами отвлеченное благо если лишь то, чего мы желаем для самих себя, а устранить себя вполне нам никогда не удастся: а в желаемое нами для других мы всегда подставляем нечто свое» [2] [23, с. 227] (Chaadaev, 1914, р. 227).

«Пророк своего Отечества» П. Чаадаев в свойственном ему лапидарном стиле обозначил причину исторической обусловленности субсидиарного, или даже альтернативного механизма решения проблем социальной сферы.

Неслучайно в послании Федеральному Собранию (2015 г.) президент В.В. Путин в качестве важнейшей задачи, стоящей перед страной, назвал «проведение активной политики либерализации предпринимательского пространства» [25] и как одной из мер такой политики – кардинальное расширение возможного свободного предпринимательства и сферы приложения капиталов.

Социальное предпринимательство, представленное его многообразными моделями и спецификациями, – это искусство конструировать и использовать различные инновационно-нормативные комбинации различного рода ресурсов для решения или ослабления остроты (смягчения) реально существующих социальных проблем, оказавшихся как «пятном невнимания» телеологических механизмов рынка и государства, так и следствием порождаемых ими отрицательных экстерналий (провалов).

Социальное предпринимательство отличается от государства благосостояния главным образом тем, что инициатива оказаться в качестве объекта воздействия низкодоходных слоев населения, безработных и иных уязвимых его групп [20] (Stending, 2014) лежит на стороне института социального предпринимательства, «распознающего» те или иные социальные персонифицированные проблемы и принимающего меры по их решению.

Социальными предпринимателями движет этический императив. Они реагируют на неотложные нужды людей, умеют многое изменить в социальной действительности, используя свои знания и жизненный опыт. Они обладают особым складом ума и видят возможности там, где другие люди видят проблемы (Г. Диз). Их жизненное кредо – минимизировать несправедливость в жизни социума, инициируя экономическое и социальное развитие снизу.

Это люди с неуемным желанием что-то изменить к лучшему, сделать что-то по-настоящему важное, оставить свой «след» в жизни как «инженеров человеческих душ», больше всего радеющих за свое дело сердцем и душой, не теряющих веру в возможность прогрессивных изменений:

«Сердца такие ж моторы

Душа – такой же хитрый двигатель»

(Маяковский В. – «Поэт рабочий»)

Для того чтобы российское социальное предпринимательство в обозримом будущем окончательно институционализировалось, необходимо достижение доверия к этому институту и к личностям высокого «социального качества» (Маркс), «новых двигателей», создателей новых моделей для нового века.

Доверие это должно базироваться на принципе, заложенном еще в римском праве – «верю не лицу, но вещи» [3]. Лучшим ответом на вопрос «Можно ли доверять социальным предпринимателям?», безусловно, является успешная практика целевых социальных предпринимателей, примеры которой можно обнаружить повсеместно (но есть примеры и неудачных практик), но не как иногда утверждалось, что прежде чем развивать сами социально-предпринимательские проекты, надо проделать большую работу по созданию благоприятного информационного фона и восприятию этого нового героя российской действительности, который должен прийти» [5]. Чтобы трансформировать веру «вещи» в веру «лицу», в веру «реальных личностей, из действий которых и слагаются эти отношения» [14, c. 424], достаточной и необходимой является их успешная деятельность по достижению целевых ориентиров в соответствии с социальным запросом общества.

Феномен доверия (как функция нравственного капитала – честности, ответственности, совестливости и справедливости) в ХХI веке обретает «свойства», генерирующие формирование нового типа работника, устойчивый и успешный динамический макроэкономический рост, а также гуманистическую ориентацию общества [8, 27] (Kosmin, Kuznetsova, Kosmina, 2018; Lim, Morshed, Khum, 2018).

Доверие рассматривается как «уполномоченный» представитель, важнейший показатель капитала нравственного, при определенных условиях «перетекающего» в капитал социальный. Лауреат Нобелевской премии А. Швейцер полагал, что нравственность – не только закон, но и коренное (базисное, родовое) условие существования и развития жизни. Он отмечал, что «среди сил, формирующих действительность, нравственность является первой» [24] (Shveytser, 1973). У социальных предпринимателей должен быть более нравственный капитал» (Козьма Прутков), необходимый для реализации социальной миссии, в том числе повышение уровня межличностного доверия сотрудников своей организации.

Рассчитанные за последние годы индексы доверия крупнейших стран мира показывают, что в мире не так уж и много стран, где люди доверяют друг другу. Исключение составляют страны североевропейского региона – Норвегия, Дания и Финляндия [8, 19, 27] (Kosmin, Kuznetsova, Kosmina, 2018; Ruchin, Smolina, 2014; Lim, Morshed, Khum, 2018).

Социальное предпринимательство как совокупность родов, типов, форм человеческой деятельности является таковым по своему нормативному вектору функционального назначения, удовлетворяющего разнообразные, прежде всего социально-перспективные потребности общества, в иерархии которых наиболее значимой является потребность в человеке, выражаясь метафорически, наивысшей «валентности», инкорпорировавшем в своей личности различные формы капитала (интеллектуального, культурного, нравственного и т.д.)

Примером для подражания различным «специализированным» руководителям социальных предприятий является Макаренко Антон Семенович [4], в 20-30-е годы прошлого столетия руководивший трудовой колонией (социальный предприниматель) для несовершеннолетних правонарушителей близ Полтавы и трудовой детской коммуной им. Ф.Э. Дзержинского в пригороде Харькова.

Сущность своего предпринимательского опыта он определял принципом: «как можно больше требования к человеку и как можно больше уважения к нему». Он старался «проектировать лучшее в человеке» [15] (Makarenko, 1963).

Все возрастающий спрос на таких людей обусловливает объективную необходимость их производства. Поскольку источник развития человека заключен в самом человеке (как внутренне присущий ему процесс), для улучшения его человеческой функциональности необходимы определенные типы труда, их специализация на «проектировании» различных лучших качеств человека.

Сэй Ж.Б. – основоположник французской классической политической экономики и к тому же реальный «промышленный» предприниматель – отмечал, что для развития предпринимательства требуется формирование определенного типа личности, характеризующейся особыми экономическими и нравственными качествами, продуцировать которые необходимо всем народом [21, с. 55–56] (Sey, 2000, р. 55–56).

Проактивным (в будущем) социальным предпринимателям необходимо полное признание того влияния, которое, полагать надо, должно стать для них непреложным фактом, императивом, которое оказывает эксперимент А. Макаренко по воспитанию нового человека в трудовом коллективе, новых норм поведения и привычек, влияния, без которого в наше время не обойтись в решении проблемы сокращения численности российских граждан, лишенных большинства социальных прав и гарантий, оказавшихся по большому счету в

системе координат Сциллы и Харибды, проблемы сбережения детства, молодого поколения, развития человека, у которого, как отмечал А. Макаренко, должна быть единственная специальность – он должен быть большим, настоящим человеком [15] (Makarenko, 1963).

В данном месте уместна следующая ретроспектива.

В свое время Михаил Шемякин разместил на территории сквера 800-летия Москвы, недалеко от Кремля, скульптурную композицию под названием «Дети – жертвы пороков взрослых». В центре композиции – двое детей, а вокруг них 13 фигур, олицетворяющих человеческие пороки: воровство, алкоголизм, наркоманию, невежество, проституцию, равнодушие, садизм, насилие, нищету, эксплуатацию детского труда, лжеученость, войну, беспамятство.

Авторский замысел состоял в том, чтобы призвать всех взрослых «оглянуться вокруг, услышать и узреть то, что происходит», уберечь и спасти сегодняшнее и будущее поколения от всемирного зла. Однако печально то, что на протяжении всей «новой эры» (начиная с Б. Ельцина и по настоящее время) вопрос о защите детей остается сугубо риторическим, а аллегория М. Шемякина превращается в реальность.

По официальным данным, в России 700 тыс. беспризорных детей, а в действительности от 2 до 5 миллионов. Более 55 тысяч детей и подростков ежегодно находятся в розыске. Большинство из них покидают дом из-за семейного насилия. Ежегодно раскрывается до 100 тысяч случаев, когда родители или опекуны бьют, насилуют или убивают своих детей. Принятые Правительством и Госдумой законы «Об основных гарантиях прав ребенка в РФ» и «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних» практически не в состоянии улучшить жизнь российских детей и защитить их от насилия (поскольку «суровость законов российских смягчается необязательностью их исполнения», – М.С. Салтыков-Щедрин). Иначе как объяснить завидную «стабильность» телепередач, напрямую работающих на растление и деградацию молодого поколения [10, с. 937–938] (Kosmina, Kosmin, 2018, р. 937–938).

Телевидение очень сильно подрывает моральное и нравственное благополучие народа, подтверждением чего является ухудшение его генофонда. Телевизионные проекты детерминируют девиантные модели поведения и ценности. В качестве примера сошлемся на молодежную субкультуру под известной аббревиатурой – АУЕ, дословно означающей «Арестантское уркаганское единство», основной контингент которого дети в возрасте от 10 до 17 лет, являющиеся, по сути, уже правонарушителями, поддерживаемыми своими «патронами», отбывающими наказание уголовниками в тюрьмах и колониях, для комфортной жизни которых эта молодежь собирает деньги со своих сверстников. Многие из них уже пополнили ряды заключенных [26].

Следовало бы переключить усилия российских социальных предпринимателей на целенаправленную работу с этими подростками на другой, отличной от государственной «платформе», подобной той, которую в свое время избрал Макаренко А.С. со своим принципом перевоспитания молодых правонарушителей.

К сожалению, в перечне целевых социальных предприятий не обнаруживаются такие [6, 18] (Kosmin, Kosmina, 2017; Moskovskaya et al., 2011), которые были бы ориентированы на реализацию заботы о детях, в соответствии с поправленной статьей 67.1 п. 4 Конституцией РФ, где записано: «Дети являются важнейшим приоритетом государственной политики России. Государство создает условия, способствующие всестороннему духовному, нравственному, интеллектуальному и физическому развитию детей, воспитанию в них патриотизма, гражданственности и уважения к старшим… берет на себя обязанности родителей в отношении детей, оставшихся без попечения» [25].

Общенациональное сбережение детства имеет безусловный смысл, поскольку именно детство есть та пуповина, которая связывает ушедшие поколения с будущими, это всегда надежда нации, ее бесценный капитал [10, с. 937] (Kosmina, Kosmin, 2018, р. 937).

Следовало бы Совету при Президенте РФ по реализации политики в сфере защиты семей и детей обратить особое внимание на несовершеннолетних правонарушителей, на необходимость исполнения правительством обязательства обеспечения сирот жильем, очередь на получение которого прирастает быстрее, чем численность обеспечиваемых жильем – в год предоставляется 25–28 тысяч квартир, а на очереди – 193 тысячи человек [26]. Погасить эту очередь при крайне скромном финансировании – 39 млрд рублей в год – практически невозможно. Необходимо увеличение затрат на целевое строительство жилья не менее чем в 2 раза.

Заключение

Суть социального предпринимательства не в том, что в нем есть в настоящее время (или что оно представляет собой), но в вере в возможности того, что в нем должно быть.

Социальное предпринимательство, реализуя свое предпринимательское искусство, должно осуществлять свою целенаправленную деятельность по «реконструкции» человека в двух тесно связанных ипостасях.

Первая – чистого исследователя, изучающего данную объективную реальность, причины отсутствующей пассионарности – в нежелании людей развиваться, самосовершенствоваться, жить реально и жить дальше, бедственного положения сотен тысяч российских семей, недостаточности элементарных социальных благ для детей, долженствующих быть объектом трепетных забот государства, низкого уровня качества образования, медицинского обслуживания, культурной деградации, самозанятости, агрессии и т.д., ставящего под сомнение возможности и способности государства. Его алгоритмы решения всей совокупности негативных явлений и процессов предельно точно формирует «под себя» социальную проблему – она определяется знанием предмета и наличием социального запроса, подтверждения необходимости ее решения «избранной» социальной проблемы, «запуская» в работу свой совокупный личностный потенциал. инкорпорированные в его личности различные формы капитала (интеллектуальный, культурный, нравственный, гуманистический).

Вторая – инженера, решающего конкретную задачу, применяя (используя) те же формы личностного капитала [5], дополненные вещественно-энергетическим капиталом (общие материальные условия производства, денежные средства, производственные и социальные инфраструктуры общества).

Социальным предпринимателям по умолчанию следует чаще рассматривать свои целевые задачи (проблемы) с точки зрения инженеров и заниматься решением практических проблем.

Социальное предпринимательство как телеологический механизм высокой степени сложности справедливее всего определять как искусство [6] в широком смысле слова, когда практическая деятельность совершается умело, мастерски, искусно не только в техническом и социально-экономическом , но и в эстетическом и этическом смыслах. Такое определение (в отличие от таких определений, как профессия или компетенция) позволит изменить в определенной мере ландшафт, в котором сейчас работают социальные предприниматели, «обремененные» различными формами инкорпорированного в них личностного капитала (интеллектуального, культурного, социального и т.д.) [7] (Kosmin, 2012), имея в виду расширение горизонта выбора объекта, предмета целенаправленной деятельности социального предпринимательства и траектории его (объекта) сопровождения до «конечной остановки» с использованием различного рода алгоритмов, инструментов, чтобы эта деятельность была по-настоящему не только украшением общественного организма, «но и созидающей настоящего человека» (Макаренко А.С.).

Необходимо также отметить широкий круг проблем, возникающих на пути социального предпринимательства в России.

1. Первая группа проблем связана с непониманием природы социального предпринимательства со стороны основных групп общества. Социальное предпринимательство является на сегодняшний день новым явлением, его логику не понимают ни общество, ни основные субъекты общественных отношений, в том числе органы налогового и законодательного регулирования, и именно с этим связаны основные барьеры на пути его развития.

2. Вторая группа проблем отражает трудности законодательного и административного продвижения идеи социального предпринимательства. Во-первых, от принятия законов на федеральном уровне до их внедрения на уровне регионов, местных сообществ обычно проходит очень много времени; во-вторых, на местах просто может не оказаться достаточных ресурсов для реализации законодательных актов.

3. Третья группа проблем связана с противоречиями в психологии социального предпринимательства, а именно, с объективными различиями в логике предпринимательской и общественной деятельности. Российские начинающие социальные предприниматели сталкиваются с проблемой сочетания социальных целей с долгосрочной и устойчивой самоокупаемостью. С теми же проблемами – противоречия между социальным и коммерческим результатом – сталкивались и сталкиваются социальные предприниматели и в других странах, особенно в странах с развивающейся экономикой. Однако за годы работы социальные предприниматели и организации, их поддерживающие, выучили несколько уроков, знание которых помогает им преодолеть «кризис идентичности» социального предприятия – бизнес или благотворительность – и выстроить тот самый мост между общественным и коммерческим интересом, который так необходим России для достижения социального мира и благополучия.

4. Наконец, последняя группа проблем – это проблема привлечения финансовых средств на первом этапе развития предпринимательства, отсутствие специальных кредитных и займовых программ. Социальному предприятию, как и любому другому бизнесу, необходимы инвестиции. В Европе и США эти инвестиции пришли в форме венчурной филантропии – вклада в социальное предприятие под низкий процент, без процента, на условиях возврата части суммы или в форме программно-ориентированных инвестиций также с минимальным возвратом. В США источником венчурного социального капитала стали частные благотворители, в том числе частные фонды. В Европе помимо частных средств доступные кредиты и инвестиции в социальное предпринимательство предоставляет и осуществляет государство [2, с. 90–94] (Buyanova, 2015, р. 90–94).

[1] Ключевой термин современной критической теории «социальный конструкт» был введен в широкий оборот в работе Питера Бергера и Томаса Лукмана «Социальное конструирование реальности» [1] (Berger, Lukman, 1995).

[2] Какая же благосостоятельная идея-фикс заложена, например, в новом алгоритме определения минимального размера оплаты труда и прожиточного минимума – повысить качество и увеличить количество первостепенных благ для широких масс, обеспечить возможности для их безопасной жизни, или же правительство «надставляет нечто свое» - облегчить борьбу с бедностью посредством имплицитной ее цифровизации.

[3] Доверие – чувство или убеждение, что такому-то лицу, обстоятельству или надежде можно доверять, верить; вера в надежность кого, чего» [3, c. 449] (Dal, 1996, р. 449).

[4] Макаренко Антон Семенович (1888–1939 гг.) – советский педагог и писатель, осуществивший беспримерный в педагогической практике массового перевоспитания детей-правонарушителей опыт. ЮНЕСКО относит его к четырем педагогом, определившим способ педагогического мышления в ХХ веке.

[5] Вообще все формы капитала являются таковыми лишь в возможности [7, 9] (Kosmin, 2012; Kosmin, Kosmina, 2004). Действительными они становятся лишь в результате действительного их использования – их потребления, а это их потребление представляет собой здесь сам особый, определенный труд, определенный процесс труда [16, с. 79].

[6] Социальное предпринимательство и искусство роднит то, что они являются сферами рациональной и доказательной деятельности по преобразованию человека и различных форм социальной жизни