Неравенство в цифровизации экономик стран участниц ЕАЭС как препятствие для формирования Большого Евразийского Партнерства

Введение. Современный этап устройства мира и распределения влияния достиг переломного момента: все большее количество государств выражают заинтересованность в формировании многополярного мира как единственно эффективного противовеса экономико-политической гегемонии США [25], а Россия и Китай – активно ведут работу по созданию новых полюсов силы [26]. Принимая во внимание растущие вызовы и угрозы политического и экономического характера, руководящая элита России трезво оценивает собственные силы и риски поражения при создании Евразийского полюса силы в одиночку, поэтому исходя из этих соображений Президент РФ В.В. Путин в 2010 г. выразил идею о создании «Большой Европы от Лиссабона до Владивостока» [27], что собственно и стало отправной точкой на пути к формированию нового трансконтинентального объединения политических и экономических интересов, однако последующий кризис отношений с ЕС и конфликт с Украиной привели к так называемому повороту на Восток, и с 2015 г. концепция была переформатирована в Большое Евразийское партнерство (далее – БЕП) с ключевым партнером – Китаем [28], а в 2018 г. была создана экспертная платформа «Большая Евразия» для практического воплощения замысла [29].

Однако создание такого большого межстранового партнерского образования несет в себе множество внутренних противоречий и разнонаправленных интересов, обусловленных различным уровнем развития участников, и одним из таких существенных барьеров формирования устойчивого и взаимовыгодного, продуктивного сотрудничества является разрыв в цифровой зрелости национальных экономик и государственного управления. Выбранный объект исследования является не только фундаментальным для создания реально работающего партнерства, но и определяет гармоничность его работы в будущем с учетом перехода человечества на стадию Индустрии 4.0, что на прагматичном языке экономики означает необходимость неустанных, целенаправленных благородных и благотворных совместных усилий стран-партнеров во имя общей цели экономического процветания и устойчивого развития всех жителей Большой Евразии при соблюдении жизненно важных интересов всех стран-партнеров, уважении их национальной идентичности и идеалов [30].

Цель настоящей статьи – провести анализ количественных параметров цифровой зрелости стран – членов ЕАЭС как фактора, влияющего на создание Большого Евразийского партнерства, и определить основные угрозы и возможности вступления ЕАЭС в формирующуюся Большую Евразию.

Научная новизна исследования состоит в обосновании концептуальных подходов оценки и анализа проблем цифрового неравенства как значимого барьера в социально-экономическом развитии всех членов Союза в условиях неопределенности эндогенной и экзогенной среды.

Авторская гипотеза базируется на научном предположении того, что идея создания Большого Евразийского партнерства как новой ступени эволюции ЕАЭС является закономерной в траектории его развития с учетом эскалации противоречий со странами Запада, однако принимая во внимание существующие разрывы в зрелости национальных цифровых экономик, необходимо взвешенно и осторожно подходить к разработке механизма балансирования национальных и союзных интересов, а также продумать действенные противовесы политическому и экономическому влиянию Китая как наиболее сильного игрока поколения 4.0, и только тогда можно рассчитывать на функционирование действительно справедливого и продуктивного партнерства континентального масштаба.

Обзор литературы и исследований

Изучение вопроса интеграционных процессов на Евразийском континенте традиционно проходит в двух глобальных плоскостях: военно-политической и социально-экономической. Исходя из цели научного исследования, интерес ориентируется, прежде всего, на социально-экономические исследования, которые через критический обзор научной литературы позволили выделить ряд отечественных (В.Н. Лексин [1] (Leksin, 2022); С.Ю. Глазьев [2] (Glazev, 2022); М. Мясникович, В. Ковалев [3] (Myasnikovich, Kovalev, 2021); И.Г. Акопова [4] (Akopova, 2021); Г.Г. Шинкарецкая, А.М. Берман [5] (Shinkaretskaya, Berman, 2020)) и зарубежных авторов (Р.М. Попеску [6] (Popescu, 2020); Е. Шлейер [7] (Schleier, 2015); З. Ли [8] (Li Chzhou, 2020) и Х. Ли, Ю. Ванг [9] (Li, Wang, 2021)), чей вклад в данном направлении наиболее гармонично соотносится с концепцией научного исследования разрыва в цифровой зрелости национальных экономик и государственного управления.

Основываясь на результатах анализа содержания научных публикаций, а также экспертных материалов в отечественных и зарубежных СМИ, было установлено, что концепция БЕП рассматривается в нескольких самостоятельных аспектах:

– военно-политический аспект – партнерство рассматривается как консолидация сил стран ЕАЭС и интеграционных структур Центральной и Восточной Азии для противовеса расширения влияния США, ЕС и милитаризованной структуры – НАТО – на территории Европы и частично стран СНГ (Украина). Такого подхода придерживаются Д.П. Новиков [10] (Novikov, 2018), С.А. Караганов [11] (Karaganov, 2016), Т.А. Мешкова [12] (Meshkova, Izotov, Demidkina, Kofner, 2019), которые видят в БЕП реализацию Россией своих военно-политических интересов на Евразийском контенте и обеспечение эффективной системы коллективной защиты от военных угроз со стороны Западной Европы, а в рамках исследования цифрового разрыва данный аспект необходимо рассмотреть с позиции зрелости цифровых реформ институтов государственного управления и способности обеспечения цифрового суверенитета в странах – партнерах ЕАЭС и его правопреемника – БЕП;

– социально-экономический аспект – опираясь на тезис о правопреемственности БЕП целей и задач ЕАЭС и их масштабирования такие ученые, как Б.А. Сереков [13] (Serekov, 2018), Б.А. Хейфец [14] (Kheyfets, 2016), А.Ф. Чернова [15] (Chernova, 2021), видят в БЕП новое трансконтинентальное торговое и инвестиционное сотрудничество членов ЕАЭС со странами Центральной и Восточной Азии, построенное на принципах взаимоуважения и поддержки. В рамках исследования данный аспект необходимо рассматривать с позиции зрелости цифровой экономики и ее принятия в обществе бизнесом и населением, а также уровня инновационной активности в части разработки и применения собственных технологий, соответствующих требованиям Индустрии 4.0.

Кроме вышеназванных агрегированных аспектов в литературе можно встретить также культурологический, демографический, интеллектуально-трудовой аспекты, которые, несомненно, важны для глубокого и всестороннего изучения, однако принимая во внимание ограниченность объема исследования и объемность темы, оно будет ограничено указанными выше двумя аспектами, являющимися фундаментальными для оценки потенциала, жизнеспособности и проблемных зон формирования БЕП и, конечно, роли России в создании нового институционального мегаобразования.

В заключение теоретико-методологической части исследования будут рассмотрены основные индикаторы, применяемые в оценке цифровой зрелости государства и уровня развития цифровой экономики, разработанные и признаваемые международным сообществом (табл. 1).

Таблица 1

Индикаторы цифровой зрелости государства и уровня развития цифровой экономики, разработанные и признаваемые международным сообществом

Table 1

Indicators of the digital maturity of the state and the level of development of the digital economy, developed and recognized by the international community

Кроме указанных в таблице применяемых в международных рейтингах индексов оценки цифровой зрелости государств в Российской Федерации также ведется работа по формированию собственной методологии измерения цифровой эволюции социально-экономической системы и архитектуры государственного управления. Наиболее успешными примерами разработки собственных методик оценки являются:

– диагностическая модель оценки цифровой зрелости бизнеса, основанная на анализе активности использования ИКТ и соответствующих сервисов в организации и управлении бизнес-процессами компаний, а также инвестиционной и инновационной активности менеджмента в данном вопросе. Основным недостатком модели является ее применимость преимущественно к крупному корпоративному бизнесу, имеющему стабильное финансовое положение;

– эволюционная модель оценки цифровой зрелости государственного управления – представляет собой экспертную оценку уровня применения комплекса ИКТ в оказании государственных услуг путем их ранжирования в диапазоне от «-1» (услуга оказывается исключительно физически без помощи ИКТ) до «1» (услуга доступна полностью в цифровом формате). Основным недостатком модели является субъективность оценки промежуточного интервала, так как в самом алгоритме промежуточные границы описаны расплывчато и могут трактоваться экспертами неоднозначно. Кроме этого, данная модель очень тесно коррелирует с целями государственных регуляторов по цифровизации тех или иных органов государственной власти, а также выделяемым под эти цели финансированием: чем выше заинтересованность и больше финансирование, тем более широко применяются ИКТ и тем выше качественный уровень таких оцифрованных госуслуг.

Первым шагом в проведении анализа наличия (отсутствия) разрывов в цифровизации национальных экономик стран – участниц ЕАЭС и последующей оценке влияния таких разрывов на формирование будущего институционального конструкта БЕП является анализ сбалансированности интересов в вопросах цифровизации национальных экономик (табл. 2).

Таблица 2

Интересы цифровизации национальных экономик государств – членов ЕАЭС и их сбалансированность

Table 2

The interests of digitalization of the national economies of the EAEU Member States and their balance

Как следует из приведенного выше сравнения интересов цифровизации национальных экономик государств – членов ЕАЭС, имеется достаточно ярко выраженная общность взглядов о роли цифровых реформ: во-первых, они рассматриваются как механизм совершения «технологического скачка» и сокращения разрыва в развитии по сравнению с мировыми лидерами (хотя на практике одномоментное перекраивание социально-экономической архитектуры невозможно); во-вторых, политическая элита видит в цифровизации национальной экономики единственную возможность противодействия растущему количеству внутренних и внешних киберугроз для нормальной жизнедеятельности бизнеса и граждан; в-третьих, цифровизация национальной экономики обладает значительным потенциалом в выстраивании трансграничного сотрудничества и эффективной межгосударственной торговой, технологической и инвестиционной кооперации бизнесов и государственных регуляторов в самых разных отраслях [34, 35].

Однако куда более важным для научного исследования является установление различий в видении цифровизации национальных экономик, которые впоследствии лягут в фундамент анализа неравенства развития цифровой экономики в странах – членах ЕАЭС:

– во-первых, следует отметить тот факт, что политическое руководство Беларуси явно ориентирует цифровые реформы на усиление позиций государственных регуляторов в контроле за социально-экономическими процессами внутри страны, а также защите от внешних кибератак. При этом непосредственно финансирование развития цифровых реформ в частном бизнесе отнесено на второй план, т.е. не является стратегически важным на сегодняшний день [36];

– во-вторых, заслуживает внимания гибкая политика Кыргызской Республики, чье руководство ориентировано на формирование цифровой инфраструктуры для организации долгосрочной технологической кооперации с Китаем и другими странами Южной Азии и Ближнего Востока. Для данной страны имеет место чистый капиталистический расчет, а все усилия направлены именно на создание привлекательных условий для иностранных инвесторов, т.е. потенциально здесь может возникнуть точка конфликта коллективных интересов ЕАЭС и конкретного государства, а для внешних партнеров – такие устремления политического руководства могут рассматриваться как дополнительный инструмент педалирования собственных интересов (такая политика характерна для Китая);

– в-третьих, политика Казахстана имеет хоть и расплывчатые, но читаемые признаки стремления к самодостаточной цифровой экономике, которые прослеживаются в магистральных направлениях цифровых реформ (например, цифровой Шелковый путь, посвященный сближению Казахстана и Китая в вопросах трансферта передовых ИКТ и формирования соответствующей инфраструктуры [37] (Nezhdanov, 2021); формирование базы для подготовки собственных элитных кадров для цифровой экономики). Однако такие устремления стараются нивелироваться Россией через технологическую интервенцию на цифровой рынок страны, например путем создания маркетплейса под управлением ПАО «Сбербанк», что вызывает неоднозначную оценку у граждан и деловых кругов [38].

Опираясь на установленные фундаментальные противоречия в формировании национальных цифровых экономик стран – членов ЕАЭС, следующий этап научного исследования будет посвящен детальному изучению наличия (отсутствия) цифрового неравенства в развитии этих государств. Итак, первым индикатором для оценки и анализа является индикатор развития информационно-компьютерных технологий (IDI) (рис. 1).

Как следует из оценки динамики развития ИКТ в странах – членах ЕАЭС, все они имеют достаточно близкие результаты по баллам, а на интервале 2012 –2019 гг. имеет место усиление межстрановой корреляции оценок с 0,9684 (96,8%) в 2013 г. по отношению с 2012 г. до 0,9998 (99,9%) в 2019 г. по отношению к 2018 г., что свидетельствует о гармоничном и сбалансированном развитии ИКТ в странах ЕАЭС.

Рисунок 1. Динамика индикатора развития информационно-компьютерных технологий в странах – членах ЕАЭС за 2012–2019 гг., баллы

Figure 1. Dynamics of the indicator of the development of information and computer technologies in the EAEU member states for 2012–2019, points

Источник: рассчитано авторами по данным: [39–44] (Abdrakhmanova, Vishnevskiy, Gokhberg et al., 2021).

Графически же отчетливо видно, что основной разрыв приходится на страны Армении и Киргизии, причем на интервале 2015–2019 гг. достаточно заметна остановка развития ИКТ именно в Киргизии, несмотря на активную работу правительства по привлечению ведущих IT-бизнесов Китая, Индии, что обусловлено политическими рокировками в вертикали власти, монополизацией прав на проведение закупок государственным регулятором в сфере ИКТ без достаточной экспертной оценки технических характеристик приобретаемого имущества, а также коррупционными аспектами при реализации межгосударственного сотрудничества с иностранным бизнесом [45, 46].

Следующим индексом, подлежащим анализу в разрезе стран ЕАЭС, является глобальный индекс сетевого взаимодействия, публикуемый ТНК Huawei (рис. 2). Как следует из приведенного графика, основной цифровой разрыв приходится на страны Армению и Киргизию – их средний рэнкинг за анализируемый период составил 28 и 21,4 балла соответственно. Исходя из такого неравенства, имеет место снижение межстрановой корреляции по данному индексу: так, в 2015 г. показатель составил 0,9985 (99,9%), а в 2020 г. – 0,9935 (99,4%), пусть это совсем и несущественное снижение, однако при парной оценке стран по данному показателю становятся более очевидными разрывы: наименьшая корреляция интеллектуального взаимодействия имеет место между Арменией и Казахстаном – 0,8553 (85,5%) и Арменией и Киргизией 0,8469 (84,7%), а наибольшая отмечена в парах: Беларусь – Россия (99,6%) и Армения – Россия (97,9%) [47] (Abdrakhmanova, Vishnevskiy, Gokhberg et al., 2021).

Рисунок 2. Динамика глобального индекса сетевого взаимодействия в странах – членах ЕАЭС за 2015–2020 гг., баллы

Figure 2. Dynamics of the global Network interaction index in the EAEU member states for 2015–2020, points

Источник: рассчитано авторами по данным [46, 48, 49] (Abdrakhmanova, Vishnevskiy, Gokhberg et al., 2021).

Это ставит Россию в лидерский статус партнера ЕАЭС в вопросе использования сетевых эффектов трансграничного интеллектуального взаимодействия и, соответственно, наличия у нее преимущества при формировании БЕП и увеличения масштаба синергии научно-технического обмена. Вместе с тем следует понимать, что в рамках ЕАЭС у России и так положение стратегического лидера, которое практически не оспаривается другими участниками, однако при выходе на новый уровень партнерства следует иметь в виду усиление центробежных сил со стороны партнеров, которые также захотят улучшить свои позиции в части использования сетевых эффектов интеллектуального обмена с IT-гигантами Китая напрямую, в том числе, возможно, по отличным от союзных интересов направлениям [50, 51] (Golovenchik, 2018; Belous, Bordachev et al., 2020).

Следующим шагом исследования является анализ позиции стран – членов ЕАЭС по индексу развития электронного правительства за 2012–2020 гг. (периодичность проведения статистического обследования – один раз в два года) (рис. 3).

Рисунок 3. Динамика индекса развития электронного правительства стран – членов ЕАЭС за 2012–2020 гг., баллы

Figure 3. Dynamics of the e-Government Development Index of the EAEU member states for 2012–2020, points

Источник: рассчитано авторами по данным [52–56].

Как следует из проведенного анализа динамики индекса развития электронного правительства, имеет место усиление корреляции межгосударственного взаимодействия стран: в 2012 г. показатель составлял 93,6%, в 2020 г. – 96,2%, что позволяет говорить о гармоничности развития цифровизации институтов государственной власти. При страновом анализе наличия/отсутствия цифрового разрыва следует отметить следующее: наиболее тесно коррелируют уровень развития электронного правительства, была установлена наибольшая близость траекторий развития в парах Армения – Казахстан (97,6%), Армения – Киргизия (97,7%), Казахстан – Киргизия (99,0%); для пары Беларусь – Россия, несмотря на масштабное межгосударственное сотрудничество и обмен опытом корреляция составила 88,6%.

В качестве основных источников возможных противоречий из-за разности степени развития электронных правительств при создании БЕП можно отметить следующие:

– во-первых, в Беларуси по состоянию на конец 2021 г. отсутствует профильный орган, курирующий процессы формирования и функционирования электронного (цифрового) правительства (эти функции выполняют экспертные группы Министерства связи и информатизации, но они являются исключительно консультативными и не имеют рычагов влияния), тогда как в России и Казахстане имеют место профильные институты;

– во-вторых, в России, Казахстане, Армении основополагающей силой цифровой траектории развития государственных институтов управления являются специализированные государственные корпорации, имеющие в своем распоряжении целевые фонды финансирования (ГК «Ростех», ИЦ «Сколково»; ГК «Правительство для граждан»; Фонд «Цифровая Армения»), в то время как в Беларуси проекты цифровизации процессов государственного управления финансируются на общих основаниях из бюджета;

– в-третьих, следует отметить, что Беларусь отличает президентский центризм интересов и видения цифровизации государственных органов власти, который де-факто единолично определяет стратегию формирования цифрового правительства, тогда как в других странах – членах ЕАЭС эти интересы представлены коллегиально с участием нескольких заинтересованных лиц.

Завершающим этапом оценки цифровой зрелости стран – членов ЕАЭС является построение и анализ динамики индекса мировой цифровой конкурентоспособности (данные доступны только по экономикам России и Казахстана, а также Китая, который был взят для проведения компаративного анализа его позиции в качестве страны–партнера БЕП) (рис. 4).

Рисунок 4. Индекс мировой цифровой конкурентоспособности отдельных стран – партнеров ЕАЭС и стратегического партнера БЕП – Китая – в 2017–2021 гг.

Figure 4. The index of Global digital competitiveness of individual EAEU partner countries and GEP's strategic partner China in 2017–2021

Источник: рассчитано авторами по данным: [57–59].

Как следует из представленной выше диаграммы, степень корреляции между уровнем развития цифровой экономики РФ и КНР составляет -0,5497, т.е. при повышении уровня цифровой зрелости одной из стран в паре происходит повышение негативного влияния на цифровое развитие другой: в данном случае Китай имеет технологическое преимущество в практическом применении цифровых технологий в формировании digital-общества, в РФ, напротив, имеет место сильный интеллектуальный базис, однако его практическое (коммерческое) применение отстает от Китая. Во второй паре (Казахстан – Россия) ситуация иная: уровень корреляции составляет 0,2943, что соответствует слабой взаимозависимости основных факторов обеспечения цифровой конкурентоспособности стран, в паре Казахстан – Китай корреляция несколько выше (0,426), т.е. страны демонстрируют наибольшее благотворное взаимовлияние на цифровую конкурентоспособность.

При анализе причин такого существенного расхождения в рэнкингах цифровой конкурентоспособности России как инициатора проекта БЕП и Китая как ключевого партнера в таком проекте следует выделить следующие:

1) Китай взял за основу стратегию тотальной цифровизации всех сфер жизнедеятельности общества и практически всех видов социально-экономических отношений: хорошим примером является социальный цифровой рейтинг гражданина, влияющий на доступность ему различных благ, а также его статус в обществе и преимущества при прочих равных условиях (например, конкурсный отбор на трудоустройство, поступление в вуз, получение визы, банковского кредита и т.п.), взамен же граждане предоставляют колоссальный объем персональных данных ИКТ-инфраструктуре и регуляторам цифровых процессов [60, 61];

2) в Китае в отличие от России основным генератором цифровых сервисов и технологий являются частные IT-корпорации, образующие группу BAT (Baidu, AliBaba, Tencent), плотно работающие с государством на основе бизнес-модели государственно-частного партнерства, что позволяет сочетать рыночные стратегии и интересы корпораций и получать поддержку и защиту (по необходимости) от государства [62, 63];

3) китайская практика организации международного научно-технического сотрудничества ориентирована на формирование якорной инфраструктуры в странах-партнерах, что позволяет ему усиливать собственные позиции и организовывать бизнес-процессы практически в бесшовном формате, поскольку в счет создания таких объектов инновационной инфраструктуры назначается цена в виде получения налоговых преференций, специального правового режима и контроля со стороны государства-партнера и т.п. условия. Так, за 2015–2019 гг. ключевой формой реализации сотрудничества КНР и РФ была купля-продажа оборудования и готовых технологий (42,4%), купля-продажа патентов, лицензий, иных прав на изобретения (28,3%), при этом совместные научно-исследовательские проекты в сфере ИКТ составили 11,7% [64, 65], а в части финансирования совместных проектов по развитию цифровой экономики превалирует проектное финансирование (27,7%), которое обеспечено исключительно доходами будущих периодов от коммерциализации продуктов и технологий, патентов, лицензий, и финансирование за счет венчурных фондов, которые формируют портфель из интересных им проектов на территории других государств (23,6%), т.е. Китай исключительно меркантильно подходит к выделению финансирования на международное сотрудничество, а его фонды являются «пылесосами интеллектуальной элиты» в пользу Китая [66–68].

Подводя итоги изучения цифрового разрыва в странах – членах ЕАЭС с позиции их участия в формировании Большого Евразийского партнерства, была сформирована таблица с описанием наиболее вероятных угроз и описанием возможных решений для нивелирования неотвратимого доминирования Китая в новом институциональном образовании (табл. 3).

Таблица 3

Основные угрозы и возможности для стран-членов ЕАЭС при формировании БЕП

Table 3

The main threats and opportunities for the EAEU member states in the formation of the GEP

Таким образом, формирование БЕП является сложным и достаточно противоречивым процессом, который требует, прежде всего, поиска решений по снижению существующего уровня неравенства в развитии цифровых экономик стран – членов ЕАЭС, и только тогда можно будет говорить о создании устойчивого и продуктивного континентального союзного образования.

Заключение. По итогам научного исследования было установлено, что в настоящее время имеет место неравенство в развитии цифровых экономик стран – членов ЕАЭС, причем наибольшее проявление имеет место в индексе мировой цифровой конкурентоспособности, а также индексе развития электронного Правительства, которые являются фундаментальными индикаторами оценки гармоничности функционирования государств в новом партнерском образовании.

Исходя из установленных разрывов в развитии цифровых экономик стран – членов ЕАЭС, были определены ключевые угрозы для будущего континентального политико-экономического образования: 1) интервенция китайского капитала и ИКТ-сервисов в национальную критическую инфраструктуру; 2) вытеснение национальных производителей китайскими промышленными кластерами; 3) проблема выравнивания цифрового развития стран-партнеров и конфликты интересов.

В части возможностей обеспечения прорыва и выхода на траекторию умного развития и роста было установлено следующее: 1) проведение союзной антисанкционной политики; 2) формирование альтернативного международного рынка капитала; 3) формирование континентального рынка трансферта технологий; 4) формирование эффективной системы киберзащиты цифровой экономики БЕП.