Гендерное неравенство на рынке труда: сравнительный анализ подходов К. Голдин и российских исследователей

Введение

Гендерное равенство в сфере труда признано одним из ключевых условий устойчивого развития, однако во всем мире сохраняется значительный разрыв между мужчинами и женщинами в занятости и оплате. По данным Всемирного экономического форума, в последнем докладе Global Gender Gap Report 2024, эксперты говорят о том, что достижение гендерного равенства в сфере труда сохраняет статус долгосрочной цели, несмотря на отмечаемый частичный прогресс. Согласно прогнозам, при сохранении текущих тенденций для устранения глобального гендерного разрыва, потребуется приблизительно 134 года [22].

В 2023 году проблема привлекла особое внимание благодаря работам экономиста Клаудии Голдин – третьей женщины-лауреата Нобелевской премии по экономике, получившей награду «за углубление понимания результатов работы женщин на рынке труда» [10]. Ее исследования показали, что причины гендерного неравенства исторически обусловлены не только прямой дискриминацией, но и целым комплексом структурных факторов – семейными обязанностями, профессиональной сегрегацией, институциональными барьерами.

Одновременно с этим в России гендерный разрыв в экономике также остается острым социально–экономическим вызовом. Согласно анализу данных национальных статистических служб и открытых источников, проведенному РИА Новости по итогам 2024 года, Российская Федерация входит в тройку государств «Группы двадцати» с наиболее значительным уровнем гендерного разрыва в оплате труда – 30,36 % по итогам 2023 года [20], при том что женщины в России демонстрируют более высокий уровень образования, а по доле семей, где женщина – главный кормилец, Россия в числе мировых лидеров. Это указывает на наличие специфических барьеров на российском рынке труда, требующих особого анализа [21].

Актуальность настоящего исследования обусловлена необходимостью сопоставить подходы западной и отечественной науки к проблеме гендерного неравенства. Гипотеза состоит в том, что сравнительный анализ работ К. Голдин и российских исследователей позволит выявить универсальные факторы гендерного дисбаланса, присущие различным странам, а также специфические для российской социально–экономической модели механизмы, через которые поддерживается неравенство.

Цель работы – раскрыть сходства и различия в объяснении гендерного неравенства на рынке труда у Клаудии Голдин и российских авторов, особенно в контексте исторических условий формирования данного явления.

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1. Проанализировать историко-экономический подход К. Голдин к эволюции гендерного разрыва.

2. Обобщить результаты российских исследований гендерного неравенства, сгруппировав их по ключевым историческим этапам.

3. Сравнить основные выводы двух стран, выделив общие причинные факторы и различия, обусловленные институциональным контекстом.

Исторические факторы гендерного неравенства в подходе К. Голдин

Клаудия Голдин в своих работах применяет историко-экономический подход, рассматривая гендерное неравенство как эволюционирующее явление, формировавшееся под влиянием смены экономических структур, социальных норм и институциональных правил. В своей основополагающей работе «Understanding the Gender Gap: An Economic History of American Women» (1990) (Понимание гендерного разрыва: Экономическая история американских женщин) [23] Клаудия Голдин предпринимает масштабный анализ экономического положения женщин в США на протяжении XX века. Она показывает, что гендерное неравенство на рынке труда не было естественным или неизбежным явлением, а стало результатом сложного взаимодействия социальных норм, дискриминационных практик и государственной политики. В начале века значительную роль играли такие институциональные барьеры, как: практика увольнения замужних женщин, профессиональная сегрегация, ограничивавшую доступ к высокооплачиваемым профессиям, и двойственный характер защитного трудового законодательства, которое формально охраняло права женщин, но фактически сдерживало их карьерный рост. Голдин подчеркивает, что сокращение гендерного разрыва стало возможным не только благодаря индивидуальным стратегиям женщин (инвестициям в образование, выбору перспективных профессий), но и в результате коллективных действий – феминистских движений и лоббирования антидискриминационных законов. Она пришла к выводу, что сокращение гендерного неравенства во второй половине ХХ века стало возможным именно благодаря сочетанию индивидуальных стратегий и институциональных изменений в рамках создания новых законов и норм, а не только вследствие экономического роста. Также Голдин делает важное методологическое замечание – достигнутый прогресс носит хрупкий характер, а для дальнейшего сокращения гендерного разрыва необходимы как изменения в корпоративных практиках, так и целенаправленная государственная политика. Таким образом показывая, что исторический анализ гендерного неравенства требует учета сложного переплетения экономических, социальных и политических факторов.

Одним из наиболее важных открытий Клаудии Голдин является U-образная зависимость участия женщин в рабочей силе от уровня экономического развития. В статье «The U-shaped Female Labor Force Function» (1994) (U-образная функция участия женщин в рабочей силе) [24], вопреки ранее существовавшему мнению о линейном росте женской занятости с развитием экономики, ее исследования показали, что в XIX веке участие женщин в труде снижалось из–за перехода от сельского хозяйства к промышленному производству, которое ограничивало возможности совмещения работы и семейных обязанностей. Однако в XX веке, с развитием сектора услуг и расширением доступа к образованию, женская занятость начала расти. Этот паттерн наблюдается не только в США, но и в других странах, что подтверждает универсальность выявленной закономерности.

Особое внимание Голдин уделяет технологическим и социальным сдвигам, изменившим гендерные возможности. Так, в совместном исследовании с Лоуренсом Кацем «The Power of the Pill: Oral Contraceptives and Women's Career and Marriage Decisions» (2002) (Сила противозачаточных таблеток: оральные контрацептивы и решения женщин относительно карьеры и брака) [27] они показали, что доступ к надежным методам контрацепции стал ключевым фактором, способствовавшим увеличению возраста вступления в брак, росту инвестиций женщин в профессиональное образование и их последующему участию в высокооплачиваемых профессиях. Для достижения этих выводов Голдин и Кац применяют методологию, сочетающую качественный исторический анализ и количественные методы, включая эконометрическое моделирование. Основное внимание в данном исследовании уделяется женщинам, родившимся в период с 1930-х до 1960-х годов, что позволяет проследить динамику изменений в их жизненных траекториях. Голдин и Кац продемонстрировали прямое влияние оральных контрацептивов на снижение «стоимости» отсрочки брака, что дало женщинам возможность инвестировать в долгосрочное профессиональное образование без страха незапланированной беременности. Это явилось причиной резкого увеличения доли женщин, обучающихся в профессиональных школах, начиная с 1970-х годов. Кроме того, действие таблеток изменило структуру брачного рынка, сделав более приемлемым позднее вступление в брак. Это изменение привело к формированию более плотного рынка для карьеристок, что способствовало улучшению качества брачных совпадений и снижению уровня разводов. Особое внимание авторы уделили роли законодательства, так как первоначально доступ к таблеткам имели преимущественно замужние женщины. Однако изменения в законах, касающихся возраста совершеннолетия и прав несовершеннолетних, в конце 1960-х начале 1970-х годов позволили незамужним женщинам получить доступ к контрацепции, что ускорило описанные социальные сдвиги. Анализ временных рядов показал совпадение поворотных моментов, таких как рост использования таблеток, увеличение возраста первого брака и скачок доли женщин в профессиональных школах. Авторы подчеркивают, что альтернативные объяснения, такие как влияние феминизма, антидискриминационных законов или изменений в соотношении полов, не могут в достаточной мере объяснить наблюдаемые изменения, поскольку значительные сдвиги начались еще до активной фазы феминистского движения. Таким образом – доступ к контрацепции стал необходимым условием для достижения гендерного равенства на рынке труда и демонстрирует, как технологические инновации в сочетании с институциональными изменениями смогли трансформировать социальные нормы и поведение.

Дальнейшее развитие этих идей отражено в работе Голдин «The Quiet Revolution That Transformed Women’s Employment, Education, and Family» (2006) (Тихая революция, изменившая женскую занятость, образование и семью) [25] где она обозначила четыре фазы трансформации экономической роли женщин в США. Первые три фазы (конец XIX века – 1970-е годы) характеризуются постепенными изменениями, такими как рост участия женщин в рабочей силе, снижение стигматизации их труда и увеличение доступности образования. Эти изменения создали предпосылки для революционной фазы (конец 1970-х – настоящее время), которая, по ее мнению, привела к ключевому перелому в восприятии женщинами своей роли в обществе. Она подчеркивает, что революционная фаза отличается от предыдущих тремя ключевыми аспектами:

- расширение горизонтов – женщины стали планировать долгосрочную карьеру;

- изменение идентичности – работа стала частью самореализации

- переход к совместному принятию решений в семье.

Голдин подкрепляет это данными, которые показывающие рост ожиданий молодых женщин относительно их будущей занятости, увеличение возраста вступления в брак, рост числа женщин в высшем и профессиональном образовании, а также изменение их профессиональных предпочтений в сторону более высокооплачиваемых и престижных сфер. Писательница также опровергает утверждения о том, что «тихая революция» застопорилась или начала двигаться в обратном направлении. Анализ данных показывает, что, несмотря на стабилизацию уровня участия женщин в рабочей силе с 1990-х годов, их приверженность карьере остается высокой, особенно среди образованных женщин. Она приходит к выводу, что изменения, произошедшие в революционную фазу, носят устойчивый характер и вряд ли будут обращены вспять.

Тем не менее, уже в 2014 г. Голдин констатировала сохранение значимого гендерного разрыва в оплате труда, особенно среди высококвалифицированных профессионалов. В статье «A Grand Gender Convergence: Its Last Chapter» (2014) (Великая гендерная конвергенция: ее последняя глава) [26] она выдвинула гипотезу, что современное неравенство в заработках обусловлено главным образом организацией труда – а именно нелинейным характером оплаты во многих престижных профессиях, а не различиями в человеческом капитале или прямой дискриминацией. Используя большой массив данных из различных источников, включая переписи населения США, опросы выпускников юридических и бизнес–школ, а также информацию из базы данных «O*Net», она демонстрирует, что в профессиях, где оплата труда линейно зависит от отработанных часов, например в фармацевтике, гендерный разрыв минимален. Напротив, в профессиях с нелинейной зависимостью, например в корпоративном секторе или юриспруденции разрыв значительно выше. Голдин объясняет это тем, что женщины чаще выбирают гибкий график или неполную занятость из–за семейных обязательств, что в таких профессиях приводит к существенному снижению заработков. Особое внимание она уделила анализу профессий, требующих высшего образования, таких как юристы, «MBA» и фармацевты. Например, данные показывают, что женщины–юристы и выпускницы «MBA» сталкиваются с резким увеличением разрыва в оплате труда с возрастом, в то время как в фармацевтике этот разрыв остается небольшим. Голдин связывает это с различиями в структуре рабочих мест: в фармацевтике сотрудники легко заменяемы, а работа организована таким образом, что неполная занятость не приводит к значительным потерям в доходах. Таким образом, Голдин выявляет структурный механизм современного неравенства – «стоимость гибкости» на рабочем месте. Решение она видит в организационных инновациях: изменение практик найма и оплаты, стандартизация задач, широкое внедрение дистанционных технологий, – все, что снижает необходимость присутствовать 24/7 и тем самым уменьшает «штраф» за семейные перерывы.

Подход российских исследователей: от советского наследия к современным проблемам

Гендерные различия на российском рынке труда формировались под влиянием уникальных исторических условий – сначала в рамках советской социалистической системы, затем в период резкого перехода к рыночной экономике, и продолжают проявляться в современной России. Отечественные исследования уделяют большое внимание этим историческим этапам, анализируя институционализированную сегрегацию, политику занятости и социальной поддержки, феномен «двойной нагрузки», родительские штрафы и премии, «стеклянный потолок».

Советский период. В исследовании Е.В. Бобровской – революция 1917 года привела к беспрецедентным для своего времени мерам гендерного равноправия на законодательном уровне. Уже в 1918 г. были провозглашены равные права мужчин и женщин в труде, семья и брачные отношения были реформированы – вплоть до легализации абортов (1920 г.), упрощения процедуры развода и введения гражданского брака, создали формальные предпосылки для гендерного равенства. [4]. Однако, исследование показывает, что отсутствие системной работы по изменению социальных норм привело к негативным последствиям. Статистические данные свидетельствуют, что женщины в промышленных городах стали прерывали беременность в 60% случаев по причине материальной несостоятельности. Гендерный анализ бракоразводных процессов показывает, что 70% разводов инициировались мужчинами против 2% по инициативе женщин.

В 1930-е годы гендерная политика государства резко изменилась. Сталинское руководство фактически откатило многие либеральные нововведения в семейно-демографической сфере. В 1936 г. аборты были запрещены, разводы усложнены, а за проведение нелегальных абортов введено уголовное наказание. Репрессивные меры привели к драматическим последствиям: доля смертей от криминальных абортов в структуре материнской смертности выросла с 26 % в 1935 г. до 51 % в 1940 г., превысив 70 % к началу 1950-х. Кроме того, подавляющее большинство осужденных по «репродуктивным» уголовным делам составляли женщины – около 85 % в РСФСР. Эти факты Бобровская Е.В. трактует как проявление патриархальной реакции: государство, декларируя защиту материнства, фактически ограничило репродуктивные права женщин, закрепив их зависимое положение [4].

Исследования М.Е. Баскаковой, позволяет выявить ключевые векторы гендерного неравенства в сфере труда России периода 1918 – 1945 гг. [1]. Параллельно развивались процессы на рынке труда. По оценкам М. Е. Баскаковой, уже к концу 1920-х годов в СССР сложилась устойчивая профессиональная сегрегация, ставшая системным явлением на десятилетия. Исторически женская рабочая сила была сконцентрирована в низкооплачиваемых отраслях (текстиль, легкая промышленность, сельское хозяйство). Этот дисбаланс усугублялся существенным образовательным разрывом: в дореволюционной России уровень грамотности женщин был значительно ниже мужского, что объективно ограничило их доступ к квалифицированным профессиям в первые годы индустриализации. Советское государство с 1930-х провозгласило курс на широкое привлечение женщин в общественное производство, объявив это условием их освобождения. Однако, как подчеркивает Баскакова, одновременно вводились многочисленные защитные ограничения на женский труд, официально мотивированные заботой о здоровье женщин. Были утверждены списки запрещенных профессий для женщин (1925, 1930, 1932 гг.), устанавливались пониженные нормы поднятия тяжестей и другие ограничения. Эти нормы юридически закрепили горизонтальную сегрегацию, фактически исключая женщин из высокооплачиваемых секторов промышленности и транспорта. Одновременно возник феномен, получивший название «контракт работающей матери»: государство предоставляло женщинам–работницам специальные льготы, связанные с материнством (декретные отпуска, сокращенный рабочий день, охрана труда беременных и т.п.). Казалось бы, эти меры были направлены на поддержку женщин, однако на практике они закрепили за женщиной исключительную ответственность за дом и детей, что ограничивало ее профессиональную мобильность и продвижение. Баскакова отмечает, что даже специально вводимые квоты для женщин в технических учебных заведениях в 1930–е годы лишь частично улучшили ситуацию. Большинство женщин продолжали обучаться преимущественно «женским» специальностям (педагогика, медицина, социальная сфера), тогда как доступ к инженерно-техническому образованию – залогу высоких заработков – для них оставался ограниченным. Это означало сохранение долгосрочных различий в квалификации и, как следствие, в оплате труда между полами.

Индустриализация и Вторая мировая война временно изменили гендерный баланс: в 1940-е множество женщин заняли места мужчин, ушедших на фронт. Действительно, период конца 1920-х – 1940-е стал, по оценке Баскаковой, единственным этапом значимого сокращения гендерной отраслевой сегрегации: индекс Дункана (мерило сегрегации) снизился с 27 % до 17,8 %. Однако этот прогресс был недолговечным. В послевоенные годы государство, столкнувшись с необходимостью восстановления хозяйства [1]. В.А. Исупов отмечает, что это связано с тем, что российская деревня стала основным поставщиком людских ресурсов для фронта, система бронирования специалистов практически не действовала в сельской местности, в отличие от городов, что привело к тотальному изъятию мужчин трудоспособного возраста из аграрного сектора [8].

Таким образом, когда мужчины вернулись с фронта государство – временно отступило от курса на вовлечение женщин в «мужские» профессии, многие женщины были вытеснены обратно в традиционно женские сектора, и с конца 1940–х начался долговременный рост разрыва в профессиональной структуре занятости [2, 8].

Новый этап политики равенства связан с принятием в 1961 г. Программы КПСС, провозгласившей задачу облегчить труд женщин. В 1960 – 1970-е официальный курс сместился в сторону создания для женщин «облегченных и достаточно оплачиваемых» рабочих мест, преимущественно в сфере услуг [2]. Именно тогда окончательно оформилась разветвленная система льгот для работающих матерей (длинные отпуска по уходу за ребенком, сокращенный рабочий день, досрочный выход на пенсию и т.д.). Однако, как отмечают исследователи, такая система не устранила неравенство, а зачастую усугубила его. Льготы, предоставленные лишь женщинам, еще более утвердили их роль как основных «хранителей очага» и вынудили совмещать профессиональную деятельность с домашними обязанностями – фактически это и есть пресловутая «двойная нагрузка». В условиях патриархальных установок общества подобный подход законсервировал гендерное разделение труда: женщины все более концентрировались в низкооплачиваемых отраслях непроизводственной сферы (здравоохранение, образование, торговля), тогда как мужчины доминировали в высокооплачиваемых секторах промышленности, строительства, управления. Статистические показатели подтверждают эту тенденцию: согласно расчетам М. Баскаковой, индекс профессиональной сегрегации неуклонно рос с 17,8 % в 1940 г. до 30,1 % к 1990 году [1].

Таким образом к концу 1980–х годов в советском обществе сложился уникальный «советский патриархатный» уклад [2]. Под «советским патриархатом» понимается – причудливое сочетание официальной идеологии равенства мужчин и женщин с неприятием ценностей эмансипации [16]. Здравомыслова О.М. отмечает, что в отличие от классического российского патриархата, где гендерные отношения регулировались в рамках семейно-общинной традиции с доминированием образа женщины-матери, советский патриархат представлял собой государственно-управляемую систему, где функции традиционного «патриарха» переняло государство. Ключевым различием выступает механизм закрепления гендерного неравенства – в классической модели оно основывалось на культурно-религиозных нормах, а советская система институционализировала его через законодательное закрепление за женщиной роль «работающих матери-хозяйки» [11].

К примеру, уже в 1970-е женщины составляли около половины всех занятых, а подавляющее большинство работниц совмещали работу с получением образования или повышением квалификации. С другой стороны – продолжали нести двойную нагрузку, профессиональную и домашнюю. Карьерные и зарплатные перспективы оставались ограниченными: несмотря на то, что к 1970-м годам женщины составляли 50% всех занятых в экономике, а 92% работающих женщин совмещали трудовую деятельность с получением образования, в политической сфере сохранялась системная дискриминация [4]. Репрезентативность женщин снижалась по мере роста статуса политической структуры: от 20,9% в общем составе КПСС до 2,8% в Центральном комитете и полного отсутствия в Политбюро и секретариате [4].

Государственный протекционизм, декларирующий особую заботу о женщинах, но игнорирующий необходимость перераспределения обязанностей внутри семьи, привел к парадоксальному результату. К закату советской эпохи гендерное разделение труда не ослабло, а, напротив, достигло своего пика, окончательно закрепив женщин в рамках «социально одобряемых» профессий на фоне институционально поддержанной двойной нагрузки.

Постсоветский переход (1990-е годы). Начало рыночных реформ в России сопровождалось демонтажом советской патерналистской системы, что привело к фундаментальным изменениям в сфере трудовых отношений. Формальное провозглашение равных прав на рынке труда обернулось на практике ликвидацией или сокращением ключевых социальных гарантий важных для женщин - сокращение сети детских учреждений дошкольного образования, бытового обслуживания, практики гарантированного трудоустройства по распределению. Эти институты ранее позволяли совмещать профессиональную деятельность с семейными обязанностями [17, 15]. Экономический кризис 1990-х годов, ознаменовавшийся деиндустриализацией и массовой безработицей, нанес особенно тяжелый удар по мужчинам, чья традиционная идентичность добытчика оказалась подорвана. Столкнувшись с крахом привычных моделей занятости, многие из них не смогли адаптироваться к новым реалиям, что привело к глубокой социальной дезориентации. В результате ответственность за материальное обеспечение семей в этих условиях перешла к женщинам, вынужденным совмещать заработок с непосильной домашней нагрузкой. Это привело к ослаблению института семьи, что выразилось в росте социальной уязвимости матерей-одиночек и срыве профессиональных перспектив женщин из-за необходимости совмещать трудовую деятельность с заботой о родственниках [5].

Исследования Баскаковой показывают, что при сокращении производства именно женщины чаще теряли позиции в высокооплачиваемых отраслях промышленности и вынужденно переходили в менее оплачиваемые сферы торговли и услуг. Например, численность женщин в наукоемких и технических профессиях сократилась, зато выросла доля занятости в розничной торговле, образовании, медицине – секторах, традиционно считающихся «женскими». В результате в 1990-е годы индекс профессиональной сегрегации начал снова расти, отражая откат назад по сравнению с провозглашенным равенством возможностей. Женщины оказались перед выбором: конкурировать на трудовом рынке на равных с мужчинами, неся при этом прежние семейные обязанности, либо временно выйти из рынка труда. Неудивительно, что уровень женской безработицы в 1990-е был высок, а во многих регионах – выше мужского [3]. Таким образом, парадокс 1990-х годов заключается в том, что при формальном отказе от патерналистской модели произошло фактическое усиление ее ядра – традиционного разделения ролей. Мужчины, утратив статус кормильца, не приняли полноценного участия в «женской» сфере домашних обязанностей, а женщины, получив доступ к рынку труда, не были освобождены от прежней нагрузки. Это привело к формированию двойной ответственности женщин – они были вынуждены одновременно выполнять и роль добытчика, и роль хранительницы очага. Исчезновение системы социальной поддержки при отсутствии перераспределения семейных ролей закрепило гендерное неравенство и усилило профессиональную сегрегацию.

Современная Россия (2000 – 2020-е годы). В начале 2000-х гендерная проблематика отошла на второй план, уступив место демографическим приоритетам. Государственная политика сфокусировалась на повышении рождаемости и поддержке семьи – введение «материнского капитала», увеличение пособий, продление отпусков по уходу за ребенком и т.д. В целом в 2000 – 2010-е годы курс можно охарактеризовать как стремление создать условия для совмещения женщинами работы и материнства, не затрагивая при этом гендерное разделение домашних обязанностей. С одной стороны, были предприняты меры по расширению дошкольных учреждений, стимулированию гибкой занятости для женщин, поддержке многодетных матерей. С другой – практически не проводилось активных действий по вовлечению мужчин в воспитание детей или по борьбе с дискриминационными практиками при найме. В результате сохранилось и даже усилилось профессиональное разделение по гендерному признаку. «Мужские» отрасли такие как: нефтегазовая промышленность, строительство, транспорт и др. остались преимущественно мужскими, а в части «женских» отраслей закрепились: образование, здравоохранение, социальные услуги – и стали еще более женскими по составу кадров. Таким образом, социальная политика 2000 – 2020-х годов, несмотря на отдельные позитивные изменения, не смогла преодолеть сложившуюся в предыдущее десятилетие модель гендерных отношений. Индекс профессиональной сегрегации не только не снизился, но в отдельные периоды демонстрировал рост, что свидетельствует об институционализации гендерного неравенства в современной России. [12].

Важным событием стало принятие в соответствии с Распоряжением Правительства РФ от 08.03.2017 N 410-р – «Национальной стратегии действий в интересах женщин на 2017 – 2022 годы» (далее – Стратегия) первого в новейшей истории России комплексного документа, призванного системно изменить положение женщин в обществе [18]. Он поставил ряд целей – сократить разницу в оплате труда мужчин и женщин, повысить конкурентоспособность женщин на рынке труда, в том числе увеличить занятость женщин в наукоемких отраслях и продвигать женщин на руководящие должности, создать благоприятные условия для совмещения семейных обязанностей по воспитанию детей с трудовой деятельностью и т.д.

Однако, как показал доклад Счетной палаты РФ, в котором проводился анализ мер, реализация Стратегии столкнулась с системными проблемами. Документ не содержал конкретных количественных показателей для оценки достижения целей, а планы его реализации практически дублировали мероприятия других государственных программ без учета гендерной специфики [6]. В частности, не были разработаны: механизмы мониторинга разрыва в оплате труда по отраслям и профессиям, инструменты финансовой поддержки женского предпринимательства [6]. Фактически, из нацпроекта «Малое и среднее предпринимательство» были исключены специальные меры для женщин-предпринимателей, а система статистического наблюдения не была адаптирована для отслеживания положения женщин в социальной сфере. Отсутствие обязательных к исполнению инструментов, таких как – квоты в госсекторе, программы борьбы с бессознательной предвзятостью при найме, стимулирующие программы для женского участия в STEM-сферах привело к тому, что Стратегия носила декларируемый характер [7, 19].

В итоге по окончании срока Стратегии существенного перелома не произошло: горизонтальная сегрегация и разрыв в оплате сохранились. Так, недавнее исследование на данных 2023 г. показало, что при прочих равных средняя зарплата женщин в России все еще на 26 – 29 % ниже мужской [9]. Различия в человеческом капитале (образовании, опыте) не объясняют этого разрыва полностью; напротив, выявлено, что высшее образование оказывает более сильный положительный эффект на доходы женщин, чем мужчин, но даже высокообразованные россиянки зарабатывают меньше сверстников мужчин [9].

Одной из ключевых причин остается «штраф за материнство»: наличие детей статистически повышает доходы мужчин т.е. отмечается «премия отцовства», но почти не сказывается на заработках женщин. Женщины с маленькими детьми часто сталкиваются с замедлением карьерного роста и ограничениями в занятости, тогда как отцы, напротив, воспринимаются как более стабильные работники. Еще один стойкий барьер – «стеклянный потолок» [14]. По данным эконометрического анализа, вероятность занятия руководящей должности женщиной в современной РФ значительно ниже, чем у сопоставимого по квалификации мужчины. Это подтверждают и кадровые статистики: несмотря на высокую женскую занятость в целом, лишь около четверти руководящих позиций и топ–менеджмента приходится на женщин [13].

Подводя итог обзору отечественных исследований, можно выделить следующие тенденции. За сто лет (1918 – 2020-е) в России произошел переход от провозглашенного равенства трудовых прав к скрытой институционализации гендерного неравенства через «защитные» меры, затем – к формально нейтральному законодательству, которое на практике не устранило прежние дисбалансы. Современные исследования фиксируют существование комплексных барьеров: это структурные и социальные факторы, недостатки институтов. В совокупности они поддерживают гендерный разрыв, несмотря на высокий человеческий капитал женщин в России.

Заключение

Проведенный анализ позволяет выявить существенные методологические различия в подходах К. Голдин и российских ученых к изучению гендерного неравенства. Основу ее подхода составляет эконометрическое моделирование и работа с обширными массивами исторических данных, что позволяет устанавливать причинно-следственные связи и выявлять универсальные экономические закономерности. Особенностью ее метода является системный анализ, учитывающий не только прямые экономические показатели, но и социальные предпосылки, а также организационные аспекты труда. Значительное внимание уделяется работе с архивными источниками и статистическими материалами, что обеспечивает репрезентативность данных за длительные исторические периоды.

В свою очередь, в трудах российских исследователей преобладают методы историко-социологического и институционального анализа. Их работы базируются на изучении архивных материалов, нормативно-правовых актов различных периодов, официальной государственной статистики. Такой подход позволяет детально исследовать особенности формирования гендерного неравенства в России, уделяя особое внимание роли государства и социальных институтов. В отличие от количественного подхода К. Голдин, российские исследователи преимущественно применяют качественные методы анализа. Эта особенность обусловлена как характером доступных данных, так и сложившимися традициями в исследованиях.

Такими образом данный сравнительный анализ подходов К. Голдин и российских исследователей к изучению гендерного неравенства на рынке труда подтвердил как наличие универсальных закономерностей, так и выраженную специфику, обусловленную историческим, институциональным и социокультурным контекстом России отраженных в таблице 1.

Таблица 1 – Универсальные и специфические факторы гендерного неравенства

Проведенное исследование демонстрирует, что для эффективного преодоления гендерного неравенства в России недостаточно мер, ориентированных исключительно на поддержку материнства. Полученные результаты свидетельствуют о необходимости реализации комплексного подхода, который должен включать:

1. Системную работу по преодолению гендерных стереотипов через образовательные программы и информационные кампании.

2. Стимулирование перераспределения семейных обязанностей, включая развитие института отцовского отпуска.

3. Совершенствование антидискриминационного законодательства с разработкой действенных механизмов его применения.

Такой многоуровневый подход, сочетающий меры экономического, социального и правового характера, сможет обеспечить достижение реального, а не формального гендерного равенства на российском рынке труда.