Управление финансовыми рисками в эпоху геоэкономической турбулентности: от классических парадигм к асимметричным ответам

Введение: Кризис доверия как основной риск и его российская специфика

Как отмечал еще Фукуяма [18], фундаментальной основой глобальной финансовой системы является доверие. В первую очередь, доверие к валюте, к правовым институтам, к депозитарно-клиринговым системам и, наконец, к незыблемости права собственности. Введенные против России с 2022 года пакеты санкций со стороны государств, формально не участвующих в российско-украинском конфликте, и особенно блокировка примерно 300 миллиардов евро суверенных активов Российской Федерации, размещенных в юрисдикциях так называемых «недружественных государств», прежде всего в бельгийской депозитарной системе Euroclear, нанесли сокрушительный удар по этому базовому принципу. С точки зрения экономической теории, это стало материализацией политического (суверенного) риска в его наиболее экстремальной форме – не просто девальвации или моратория, а прямого внесудебного изъятия (экспроприации) активов суверенного государства, считавшегося интегральной частью мировой финансовой системы.

Что наиболее показательно, данный риск не был новым или непредсказуемым. Исторические прецеденты – от откровенной кражи золотых запасов Чехословакии, Нидерландов и Бельгии нацистской Германией с помощью Великобритании в 1939 году до сравнительно недавних арестов суверенных активов Ирака, Ливии, Ирана и Венесуэлы в США и Великобритании по политическим мотивам (в том числе с передачей прав распоряжения этими активами сторонникам оппозиции [22]), а также оставшаяся неразрешенной история 2009 года с поддельным «вольфрамовым золотом», хранившимся в Форт-Ноксе и переданным Китаю [20], – создавали богатейшую эмпирическую базу для стресс-тестирования. Отечественные эксперты неоднократно указывали на уязвимость размещения значительной части золотовалютных резервов (ЗВР) в юрисдикциях потенциальных геополитических оппонентов (см., например, работы А.В. Кузнецова [6] по вопросам суверенного управления резервами в рамках многополярного мира). Тем не менее, классические модели риск-менеджмента, основанные на вероятностных распределениях и исторических данных, как в [19], а также, возможно, политические соображения, привели к тому, что этот риск был системно недооценен. Это указывает на глубокий методологический кризис в управлении суверенными финансовыми рисками, требующий пересмотра самих основ дисциплины, особенно в контексте стран с формирующимся рынком и сложной геополитической позицией, к которым традиционно относилась и Россия, как указывает [15].

В данной статье мы проанализируем данный инцидент не только как политический акт, но как системный сбой в глобальной финансовой архитектуре, имеющий долгосрочные последствия для теории и практики риск-менеджмента. Мы рассмотрим его через призму теории институтов Норта [21], теории игр Ауманна [16] и экономики транзакционных издержек Уильямсона [23], дополняя этот анализ работами российских ученых, таких как В.Л. Тамбовцев [12] (исследования институтов и институциональных рисков) и Л.Н. Красавина [4] (валютно-финансовые риски). Отталкиваясь от гипотетических сценариев асимметричного ответа, мы предложим новую концептуальную модель управления рисками в эпоху геоэкономической турбулентности, актуальную как для государства, так и для частных финансовых организаций и корпораций, оперирующих в условиях российской и трансформирующейся глобальной реальности.

Глава 1. Исторические прецеденты и институциональный анализ провала: взгляд сквозь призму российского опыта

Управление рисками начинается с идентификации. Игнорирование исторических аналогов является грубейшей ошибкой. Рассмотрим эволюцию практики блокировки суверенных активов, уделяя внимание тому, как эти уроки воспринимались (или не воспринимались) в российском экспертном и управленческом сообществе.

1. Послевоенные конфискации (1940-е гг.): Захват золота нацистской Германии и ее союзников был легитимирован в рамках репараций. Однако последующее удержание золота Чехословакии, Польши и других стран Восточной Европы, перешедших в советскую сферу влияния, уже было чисто политическим актом, направленным на ослабление экономик этих государств. Произошедший в последующем зачет этих золотовалютных резервов в счет компенсации «убытков», возникших в результате национализации в странах, вошедших в социалистический блок, практически лишил эти страны собственных золотовалютных резервов. Этот прецедент, достаточно хорошо изученный в отечественной историко-экономической литературе (см., например, [14]), показал, что финансовые активы становятся заложниками идеологического противостояния, а «нейтральные» хранилища таковыми не являются. Тем не менее, в постсоветский период возобладала логика максимизации доходности резервов, а не их безопасности от политического изъятия.

2. Санкции против «государств-изгоев» (конец XX – начало XXI вв.): Блокировка активов Ирака после начала войны в Персидском заливе (1990), Ливии (1990-е – 2000-е), Ирана, Сирии, КНДР создала новый правовой инструментарий – «замораживание активов» по решению Совета Безопасности ООН или в одностороннем порядке. Ключевым отличием была риторика: активы блокировались для «предотвращения финансирования терроризма» или «недопущения разработки и распространения оружия массового уничтожения», но формально суверенное право собственности не оспаривалось. Российские специалисты по международному праву (см., например, А.Я. Капустин [3]) внимательно изучали эти кейсы, отмечая расширительную трактовку санкционных режимов. Однако в бизнес-среде и, отчасти, в государственном управлении сохранялось мнение, что подобные меры применяются лишь к маргинализированным режимам, не интегрированным в мировую экономику.

3. Современная эскалация (2014-2022 гг.): Кризис вокруг Украины 2014 года привел к первым точечным санкциям против РФ, включая блокировку активов отдельных лиц и компаний. Однако суверенные резервы оставались неприкосновенными, что поддерживало иллюзию «священности» резервных активов. В этот период в России началась активная работа по развитию национальной финансовой инфраструктуры (НСПК, СПФИ), что можно рассматривать как первые шаги по хеджированию операционного риска отключения от западных систем. Работы ученых стали уделять больше внимания санкционным рискам, как, например, [10]. Однако качественный скачок – решение о блокировке в феврале 2022 года [1] и последующие дискуссии о легализации их конфискации в пользу Украины – оказался за рамками даже пессимистичных сценариев. Фактически, происходит слияние санкционного права с военной репарационной политикой, минуя традиционные послевоенные мирные договоры. Как отмечает С.Ю. Глазьев [1], это знаменует переход к открытой экономической войне, где инструменты финансовой системы используются как оружие.

Таким образом налицо институциональный провал в российском контексте. Возникает закономерный вопрос: почему данный риск был проигнорирован или недооценен? Можно выделить несколько причин, уходящих корнями в институциональную экономику и специфику российского управленческого менталитета:

Во-первых, патологическая зависимость от навязанных «правил игры»: Норт [21] различал формальные правила (законы) и неформальные институты (традиции, нормы). Западная финансовая система создала мощный миф о своей аполитичности и верховенстве права. Доверие к этому мифу как к неформальному институту перевесило формальные прецеденты. Российская элита, стремившаяся к интеграции в глобальную экономику, в значительной степени интериоризировала это доверие, рассматривая размещение резервов в госбумагах США и евро как акт не только экономический, но и символический – подтверждение своей принадлежности к «цивилизованному миру».

Во-вторых, когнитивные ловушки в риск-менеджменте. Сработали когнитивные искажения - эффект доступности и эффект привязки. Поскольку в последние десятилетия подобные меры применялись к относительно слабым и изолированным в глобальном смысле экономикам (Иран, Венесуэла), их вероятность для крупной экономики, сильно интегрированной в мировые цепочки производства и стоимости, субъективно оценивалась как ничтожная. Парадигма «too big to sanction» оказалась ошибочной.

В-третьих, провал стресс-тестирования и доминирование доходности над безопасностью. Сценарный анализ в ЦБ и Минфине, вероятно, не включал экстремальный, но реалистичный сценарий полной блокировки в юрисдикциях, считавшихся «надежными гаванями». Исторически приоритетом была ликвидность и доходность резервов, что диктовало их размещение в наиболее развитых рынках. Вопрос суверенного риска отходил на второй план. Из этого следует ключевой урок для риск-менеджмента: если риск имеет катастрофические последствия, даже его низкая вероятность не является оправданием для отсутствия плана смягчения. Этот принцип, сформулированный Нассимом Талебом [11], оказался нереализованным в практике управления суверенными активами.

Глава 2. Экономическая оценка ущерба и гипотетическая модель компенсации: от симметрии к асимметрии

Оценочный объем заблокированных активов РФ составляет порядка 300 млрд евро. Для понимания масштаба: по состоянию на 2021 год средняя рыночная стоимость гектара сельскохозяйственной земли Украины колебалась в пределах 1-3 тыс. долларов США [7]. Упрощенный расчет показывает, что теоретически заблокированные средства могли бы позволить приобрести от 150 до 400 миллионов гектаров. Это в несколько раз превышает всю площадь Украины (около 60 млн га) и красноречиво демонстрирует экономический масштаб потерь, которые можно было бы компенсировать в гипотетическом мирном урегулировании.

Однако конфискация активов – это не игра с нулевой суммой. Она запускает динамическую игру с непредсказуемыми и нелинейными последствиями для всех участников. Классический симметричный ответ – конфискация активов западных компаний в РФ – хотя уже и применяется в ограниченном объеме (введение внешнего управления над рядом предприятий), является тупиковым с точки зрения долгосрочной экономической стратегии. Он лишь углубляет кризис доверия, отпугивает любого потенциального инвестора и подтверждает нарратив глобальных оппонентов о «неправовом характере» российской экономики. Более изощренный и потенциально эффективный с точки зрения теории игр подход – разработка асимметричных стратегий, которые перераспределяют ущерб, меняют правила игры и создают новые институциональные реальности. Рассмотрим три гипотетических стратегических вектора, предлагаемых автором, с точки зрения их экономической логики, рисков и потенциальной эффективности.

2.1. Стратегия 1: Легализация ущерба через банкротство системообразующих институтов оппонентов.

Логика этой стратегии заключается в переносе конфликта из плоскости политической конфронтации в плоскость формального права и рыночных репутаций, используя при этом слабости противника – его зависимость от стабильности и репутации ключевых финансовых институтов.

· Экономическая и правовая цель: Не добиться реальной ликвидации Euroclear и иных операторов российских активов (что маловероятно и технически сложно), а получить в международных арбитражах (там, где это еще возможно, например, с привлечением юрисдикций дружественных стран) или в судах РФ формальное признание факта неплатежеспособности данных структур по своим обязательствам перед Россией как кредитором. Такой вердикт стал бы мощным информационным и репутационным оружием. Он создал бы правовой прецедент для требования симметричного ареста активов Euroclear по всему миру (офисы, счета, технологические активы, права) в счет погашения долга. Это пример применения стратегии «зеркального ответа», но на более сложном юридическом поле.

· Эффект для глобальной системы и теория сетевого риска. Эта стратегия направлена на подрыв одного из столпов западного финансового рынка. Euroclear – это не просто депозитарий, это критически важная сетевая инфраструктурная организация, «банк для банков», узел высокой степени связности в финансовой сети. Объявление его неплатежеспособным, даже в рамках одного иска в дружественной юрисдикции, посеяло бы панику среди тысяч его клиентов – крупнейших мировых финансовых институтов. Это заставило бы их срочно пересматривать свои операционные риски, искать альтернативы (диверсифицировать депозитарные цепочки) и требовать от регуляторов дополнительных гарантий. Таким образом, единичный удар по одному узлу вызвал бы каскадное повышение транзакционных издержек и снижение эффективности всей сети, что нанесло бы ущерб, многократно превышающий сумму заблокированных активов. Этот подход коррелирует с идеями В.М. Полтеровича о необходимости развития институтов, адаптированных к конкретным условиям, а не заимствованных извне [8]. Принимая во внимание критическую зависимость западных институтов от рейтингов, значительный эффект вызвало бы понижение рейтинга соответствующих институтов и в целом национальных рейтингов стран-оппонентов в связи с ограниченным дефолтом по обязательствам.

· Риск-менеджмент для контрагентов и урок для российских финансовых организаций. Для западных финансовых институтов это означало бы материализацию беспрецедентного операционного, правового и репутационного риска. Для российских же компаний и регуляторов данный гипотетический сценарий подчеркивает жизненную необходимость развития собственной, устойчивой и конкурентоспособной финансовой инфраструктуры (Московская биржа, Национальный расчетный депозитарий, СПФИ), которая могла бы стать альтернативным узлом в глобальной сети. Работы отечественных специалистов по финансовым рынкам давно обосновывали эту необходимость с точки зрения финансового суверенитета.

2.2. Стратегия 2: Институционализация контрмер и резкое повышение транзакционных издержек оппонента.

Предложение о легализации перехвата активов (например, воздушных и морских судов) и выплата «призовой» компенсации – это наиболее радикальная и конфронтационная модель, относящаяся к области экономической войны. Ее экономическая суть – не прямая компенсация, а доведение транзакционных издержек для экономики оппонента до уровня, делающего нормальное ведение бизнеса в ключевых секторах (логистика, торговля) экономически нецелесообразным или чрезвычайно дорогим.

· Экономическая цель и механизм: Сделать любую морскую или воздушную перевозку, связанную с юрисдикцией ЕС, нестрахуемой или страхуемой по запредельным ставкам. Объявление определенных зон зонами повышенного риска захвата приведет к взрывному росту страховых премий (военные риски, риск захвата). Для судоходных и авиакомпаний это станет серьезнейшей статьей расходов, что либо перенесется на стоимость товаров, либо сделает маршруты нерентабельными. Это классическая стратегия «стратегической дестабилизации» логистических цепочек. Аналогичная стратегия была реализована Великобританией в противостоянии с Испанией, когда, формально не вступая в прямой конфликт, Великобритания активно поддерживала международное пиратство, наносящее значительный ущерб испанским морским перевозкам из вновь открытой Америки.

· Теория игр и сдерживание. Это пример стратегии сдерживания через угрозу взаимно гарантированного ущерба, но в асимметричном ключе. Ущерб для России – дальнейшая изоляция. Ущерб для ЕС – нарушение критически важных глобальных логистических потоков (особенно морских). Расчет строится на том, что зависимость европейской экономии от бесперебойной глобальной торговли выше, чем способность России терпеть изоляцию. Однако такая тактика переводит конфликт в область «экономической войны на истощение», где побеждает сторона, обладающая большей самодостаточностью, внутренней сплоченностью и способностью терпеть убытки в долгосрочной перспективе. В российской экономической мысли схожие идеи о значении автаркии и экономической самодостаточности развивал Е.П. Торкановский [13].

· Побочные эффекты, системные риски и неприменимость для бизнеса. Данная стратегия немедленно и безвозвратно изолирует инициатора от большей части мирового сообщества, включая нейтральные страны. Она уничтожает остатки доверия и делает невозможным любое будущее восстановление экономических отношений на десятилетия вперед. С точки зрения корпоративного риск-менеджмента, это катастрофический сценарий. Для частных компаний, даже российских, это создало бы непреодолимые логистические, страховые и репутационные сложности. Поэтому, будучи теоретически возможной, данная мера является последним средством, применение которого означало бы окончательный коллапс сложившейся системы глобальной экономики и политики.

2.3. Стратегия 3: Создание конкурентной юрисдикции – «офшора доверия» как долгосрочная конструктивная стратегия.

Это, на наш взгляд, наиболее конструктивная, экономически обоснованная и стратегически глубокая долгосрочная стратегия. Она переводит конфликт из деструктивной плоскости взаимной конфискации в созидательное русло институциональной конкуренции.

· Суть модели и правовое оформление. Объявить полное прекращение любого обмена налоговой и финансовой информацией с недружественными странами для иностранных компаний и частных лиц, которые переводят свои активы в российскую юрисдикцию или реинвестируют здесь прибыль. Фактически, на территории РФ создается защищенная экстерриториальная зона («капсула»), регулируемая специальным законом, который гарантирует полную конфиденциальность и защиту активов от иностранных налоговых и санкционных претензий при условии уплаты российских налогов. Это не классический офшор для ухода от налогов, а юрисдикция-убежище от политических и финансовых рисков. Данная идея перекликается с предложениями некоторых российских экономистов о создании «инвестиционного рая» или специальных правовых режимов для привлечения капитала в новых условиях, как, например, указывает Ю.А. Крохина [5].

· Теория институциональной конкуренции ( [17]) в действии. Эта модель идеально вписывается в теорию «голосования ногами» за лучший набор государственных услуг. В условиях, когда Запад демонстрирует готовность нарушать священное для капитала право собственности под политическим предлогом, Россия может предложить себя как «последний бастион» этого права для определенного круга активов. Конкурентным преимуществом становится не низкая налоговая ставка, а высокая степень защиты от внешнего политического риска. Это позволяет привлечь не только возвращающийся российский капитал, но и международный капитал, ищущий убежища от растущей политизации финансов на Западе (капиталы из Азии, Ближнего Востока, Африки, Латинской Америки, и в первую очередь, европейские капиталы).

· Конкретные экономические выгоды для России многообразны.

1. Масштабный приток капитала: Создание уникального рыночного предложения на мировом рынке финансовых услуг.

2. Стимулирование реинвестиций и развитие финансового центра. Иностранные компании, уже работающие в РФ, получат мощный стимул не выводить прибыль, а вкладывать ее в локальное развитие, зная, что эти средства защищены от внешнего давления. Возникновение нового пула защищенной ликвидности может стать основой для формирования в Москве или другом городе (например, в Владивостоке) полноценного международного финансового центра нового типа, специализирующегося на операциях с капиталами компаний-эмигрантов и стран, не присоединившихся к санкционной политике Запада.

3. Технологический и кадровый трансфер. Вместе с капиталом придут и связанные с ним высококвалифицированные кадры, технологии управления активами, ноу-хау.

4. Снижение макроэкономических рисков. Приток валюты стабилизирует рубль, пополнит резервы (пусть и в новой, менее ликвидной, но зато защищенной форме), снизит стоимость заимствований для российских компаний.

5. Укрепление инвестиционного климата и верховенства права внутри страны. Для успеха режима потребуется безупречная работа судебной системы в коммерческих спорах, реальная защита прав собственности от любых посягательств (включая внутренние). Это станет мощным драйвером для институциональных реформ внутри страны, что является позитивным побочным эффектом.

· Риски, вызовы и необходимые условия реализации:

1. Репутационный риск и ответные меры. Страны ОЭСР и ФАТФ, вероятно, немедленно внесут РФ в черные списки как юрисдикцию, не сотрудничающую в налоговых вопросах. Это закроет доступ к остаткам западной финансовой системы. Расчет должен строиться на том, что привлекаемый альтернативный капитал перевесит эти потери.

2. Критическая важность внутренних институтов. Успех на 100% зависит от создания безупречных, прозрачных и независимых внутренних институтов защиты прав собственности и разрешения споров. Любой громкий случай рейдерства или коррупции в этой сфере уничтожит доверие к всей системе.

3. Макроэкономическая стабильность. Необходимо продолжение устойчивой денежно-кредитной и фискальной политики, чтобы капитал был уверен в сохранении своей стоимости.

Эта стратегия представляет собой не ответный удар, а предложение новой, альтернативной модели финансового взаимодействия в условиях распадающегося глобального консенсуса.

Все указанные стратегии могут быть реализованы как по отдельности, так и в совокупности.

Глава 3. Адаптация корпоративного риск-менеджмента в России к новой парадигме: практические рекомендации

События последних лет являются стресс-тестом не только для государств, но и для каждой российской компании с трансграничной деятельностью или связями. Модели риск-менеджмента, основанные на стабильности глобальных правил и доминировании западных институтов, окончательно устарели. Необходима новая парадигма, сочетающая жесткий прагматизм, сценарное мышление и умение использовать возникающие возможности в новой конфигурации мировой экономики. Российская школа риск-менеджмента получила мощный импульс для переосмысления теоретических основ и практических решений.

3.1. Кардинальная переоценка матрицы рисков.

Суверенный (политико-санкционный) риск перемещается из разряда низковероятных/высоковлиятельных (типа «черного лебедя» по Талебу) в категорию ключевых стратегических драйверов, определяющих все бизнес-решения. Его оценка должна включать не только прямые санкции, но и вторичные эффекты (разрыв цепочек поставок, отказ контрагентов).

Правовой риск трансформируется в юрисдикционный риск и риск правовой конфликтности: один и тот же актив или контракт может иметь противоположный статус в разных правовых полях. Требуется дублирование юридического сопровождения и compliance под разные юрисдикции.

Операционный риск теперь включает в себя риск отключения от зарубежных инфраструктурных систем (SWIFT, клиринговые палаты), блокировки счетов в «нейтральных» странах под давлением, отказа ключевых поставщиков ПО и оборудования. Актуальными становятся исследования российских специалистов по бизнес-континуитету и операционной устойчивости [2].

3.2. Новые принципы построения системы риск-менеджмента для российских компаний.

1. Принцип максимальной юрисдикционной и инфраструктурной диверсификации. «Не хранить все яйца в одной корзине» теперь касается не только классов активов, а стран хранения, депозитариев, платежных систем, валют расчетов и поставщиков критических технологий. Необходимо создание «собственного» внутреннего операционного контура (российские ПО, связь, логистика), способного функционировать автономно, и параллельное развитие связей с альтернативными центрами (Азия, Ближний Восток).

2. Принцип преэмптивного и шокового стресс-тестирования. Сценарный анализ должен включать не только экономические шоки, но и геополитические: полный разрыв отношений с ключевой юрисдикцией, введение санкций против всей отрасли, физическую блокаду логистических маршрутов, кибератаки на критическую инфраструктуру. Сценарии должны быть экстремальными.

3. Принцип избыточной ликвидности и «нецифровых» резервов. Компания должна иметь значительные резервы ликвидности в дружественных юрисдикциях и в альтернативных активах, не подверженных мгновенной цифровой блокировке (товарные запасы, прецезионные металлы, наличная валюта в физически безопасных местах).

4. Принцип асимметричной устойчивости и «встроенного сдерживания». Бизнес-модель и цепочки поставок должны быть выстроены так, чтобы ущерб от потенциальных враждебных действий против компании наносил неприемлемо высокий косвенный ущерб наиболее ценным активам или стабильности рынка оппонента (через контроль над критическим сырьем, уникальными технологическими нишами, логистическими узлами). Это элемент рыночного сдерживания на микроуровне. Здесь можно поучиться у китайских коллег в плане контроля над рынками редкоземельных металлов.

5. Принцип постоянного мониторинга и динамической адаптации. Система риск-менеджмента должна быть гибкой и быстро реагирующей на изменения в политической и нормативной среде. Необходимы выделенные команды по санкционному комплаенсу и макроэкономическому анализу.

3.3. Управление рисками в условиях государственных асимметричных ответов.

Российским компаниям необходимо научиться жить и извлекать выгоду в среде, где государство может применять описанные выше стратегии. Это создает как новые риски, так и новые возможности:

· Риск попадания под вторичные ответные меры. Например, если компания активно использует новый режим «финансового убежища», она может стать приоритетной мишенью для санкций со стороны западных регуляторов. Требуется тщательный анализ затрат и выгод.

· Риск нарушения глобальных стандартов комплаенса. Работа в новой парадигме может затруднить взаимодействие с нейтральными партнерами, требующими соблюдения стандартов ФАТФ или ОЭСР. Нужно выстраивать многоуровневые и альтернативные системы отчетности.

· Возможности. Участие в создании новых финансовых инфраструктур (например, в качестве маркет-мейкера в новых торговых системах), предоставление услуг в рамках новой юрисдикции («офшор доверия»), занятие ниш, освободившихся после ухода западных компаний, но с учетом повышенных рисков.

Для управления этими рисками и использования возможностей требуется высочайшая степень гибкости, глубокое понимание как международной, так и внутренней нормативной базы, и четкое стратегическое позиционирование.

Заключение: К новой теории риск-менеджмента для многополярного мира

Блокировка активов РФ – это не досадный инцидент, а симптом глубокого системного кризиса модели глобализации, основанной на безусловном доверии к западным институциональным рамкам. Это событие ознаменовало конец эпохи, когда политический риск считался маргинальным для крупных, глубоко интегрированных в мировую экономику игроков. Наступает эпоха геоэкономической фрагментации (см. [9]), где доверие локализуется внутри отдельных юрисдикционных блоков или альянсов, основанных не только на экономической целесообразности, но и на политической лояльности и совместимости ценностных (или, как минимум, прагматических) систем.

Управление финансовыми рисками в этой новой реальности требует радикальной смены парадигмы.

· От вероятностных квантитативных моделей – к качественному сценарному анализу, учитывающему исторические прецеденты, мотивы и восприятие политических акторов, логику теории игр.

· От оборонительной диверсификации – к проактивному созданию асимметричных инструментов устойчивости и сдерживания, как на государственном, так и на корпоративном уровне.

· От следования единым глобальным стандартам – к сложной навигации между конкурирующими, а иногда и враждебными правовыми, финансовыми и технологическими полями. Навык «юрисдикционного арбитража» становится ключевым.

· От заимствования западных теорий – к синтезу международного опыта с отечественными теоретическими наработками (от классиков русской экономической мысли до современных ученых) и выработке собственных моделей, адекватных положению России в меняющемся мире.

Гипотетические стратегии асимметричного ответа, рассмотренные в статье – от юридического банкротства инфраструктурных институтов до создания «офшора доверия» – демонстрируют возможные векторы развития этой новой, более жесткой, прагматичной и творческой парадигмы риск-менеджмента. Их изучение необходимо не для безусловного одобрения, а для понимания полного спектра возможных будущих шоков и ответных действий, к которым должны быть готовы как государства, так и корпорации. Россия, находящаяся в эпицентре этого системного сдвига, имеет уникальный, хотя и дорого оплаченный, опыт, который может стать основой для формирования передовой школы риск-менеджмента для многополярного XXI века.

Выживание и процветание в новом веке будет зависеть от способности не только идентифицировать финансовые и геополитические разломы, но и от смелости строить новые институты и правила игры на их обломках, предлагая рынку не страх, а новые возможности для защищенного роста.

[1] Council Decision (CFSP) 2022/335 of 28 February 2022 amending Decision 2014/512/CFSP concerning restrictive measures in view of Russia’s actions destabilising the situation in Ukraine URL: http://data.europa.eu/eli/dec/2022/335/oj (дата обращения: 19.12.2025).