Цифровое неравенство как драйвер перераспределения конкурентных преимуществ в мировой экономике

ВВЕДЕНИЕ

В современной мировой экономике проблемы, связанные с цифровым неравенством, носят системным характер и выходят далеко за рамки просто технологического отставания стран и регионов. Цифровое неравенство трансформируется из социальной проблемы в ключевой фактор, определяющий саму природу глобальных конкурентных преимуществ. Оно подрывает основы традиционных теорий, опирающихся на статичные факторы производства, и выдвигает на первый план динамические активы - данные, алгоритмы и цифровые платформы. Это порождает новую форму ренты и монопольной власти, обостряя структурные дисбалансы в мирохозяйственной системе. Одновременно цифровое неравенство актуализирует вопрос о качестве институтов и человеческого капитала. В результате формируется новая модель глобальной конкуренции, где масштабность цифрового неравенства становится ключевым фактором, определяющим место страны в системе международного разделения труда и ее способность к устойчивому развитию в XXI веке.

Цель исследования – выявить и провести анализ механизмов, посредством которых цифровое неравенство трансформирует систему международного разделения труда и выступает драйвером перераспределения конкурентных преимуществ в мировой экономике.

В ходе исследования выдвинута следующая научная гипотеза: цифровое неравенство выступает драйвером перераспределения конкурентных преимуществ, на основе чего трансформирует архитектуру международного разделения труда, создавая самовоспроизводящуюся иерархию, в которой страны "цифрового ядра" аккумулируют конкурентные преимущества через контроль над цифровыми платформами и стандартами, тогда как государства цифровой периферии оказываются в зависимости от технологических траекторий, определяемых лидерами.

ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

Методология исследования основана на синтезе нескольких научных парадигм (теории конкурентных преимуществ, технологических укладов, человеческого капитала, теории миров-систем), позволившем провести комплексный междисциплинарный анализ на стыке мировой экономики, экономики инноваций и социологии.

Научная новизна работы заключается в разработке оригинальной четырехуровневой модели стратификации мировой экономики (включающей «страны цифрового ядра», «интеграторов», «страны - цифровые хабы» и «цифровую периферию» с выделением их конкурентных преимуществ и характерных черт), которая под влиянием цифрового неравенства трансформирует систему международного разделения труда и формирует новую архитектуру мирохозяйственных связей.

Теоретическую основу анализа цифрового неравенства составляет синтезе нескольких ключевых научных парадигм.

Первоначально концепция цифрового неравенства, разработанная профессором социологи М. Кастельс и профессором сравнительной политологии П. Норрис, акцентировала внимание на противостоянии «имеющих доступ» и «не имеющих доступ» к цифровым сетям. М. Кастельс отмечал, что «цифровой разрыв — это пропасть между теми, кто обладает материальными и интеллектуальными средствами для навигации в новой системе, и теми, кто отстранен от нее. Речь идет не только о доступе к Интернету. Речь идет об образовательной и культурной способности использовать технологию» [12, р.275]. Однако в современной трактовке, представленной в докладе, подготовленном экспертами ОЭСР, цифровое неравенство понимается как многоуровневая система, включающая разрыв в инфраструктуре, компетенциях (digital skills) и реальных возможностях использования технологий для социально-экономического развития. В отчете подчеркивается, что «цифровой разрыв больше не сводится только к доступу к цифровой инфраструктуре, но также включает различия в способности эффективно использовать информационно-коммуникационные технологии (ИКТ) [20, p.5]». Именно на этих уровнях формируются новые, цифрово-обусловленные конкурентные преимущества. Таким образом концептуальная основа цифрового неравенства эволюционировала от оценки неравенства возможностей к выявлению асимметрии потенциалов. При этом К. Шваб, основатель Всемирного экономического форума, обращает внимание, что это цифровой разрыв «между теми, кто получает новые возможности в цифровой экономике, и теми, кто рискует быть ею отброшенным [17, p. 67]».

Процессы цифровизации мировой экономики формируют новое прочтение теории конкурентных преимуществ наций М. Портера. Цифровые платформы и экосистемы виртуализируют и трансформируют такие ключевые элементы «ромба Портера», как параметры спроса, условия для факторов производства и наличие родственных и поддерживающих отраслей. Страны и компании, способные создавать и интегрироваться в глобальные цифровые экосистемы, формируют «проактивное» конкурентное преимущество, основанное на данных, сетевых эффектах и скорости внедрения и коммерциализации инноваций. В противовес, экономики, остающиеся на периферии цифровизации, рискуют оказаться в ловушке «пассивного» преимущества, основанного на традиционных, часто исчерпаемых, ресурсах, что ведет к их маргинализации в глобальных цепочках создания стоимости (ГЦС).

Теория технологических укладов, развитая в работах К. Перес и С.Ю. Глазьева, позволяет интерпретировать цифровизацию как ядро становления нового, шестого технологического уклада. С.Ю. Глазьев отмечает, что «своевременное развитие ключевых производств шестого технологического уклада формирует сравнительные преимущества, которые будут определять геоэкономическую конкуренцию до середины XXI века» [3]. Цифровое неравенство в данном контексте есть следствие и причина асинхронности перехода стран к этому укладу. Страны-лидеры, обладающие критическими цифровыми технологиями (искусственный интеллект, большие данные, интернет вещей), перестраивают под себя архитектуру мировой экономики, перераспределяя в свою пользу ренту технологического лидерства.

В эпоху цифровизации получает развитие и определенную трансформацию теория миров-систем И. Валлерстайна. Цифровой разрыв воспроизводит и усиливает традиционное деление на «центр (ядро)», «полупериферию» и «периферию» [22, p. 9], но на новой основе. «Цифровое ядро» (США, Китай, ЕС) не только контролирует финансовые потоки, но и концентрирует данные – ключевой ресурс современности, формируя цифровую гегемонию. Это порождает феномен «цифрового колониализма» [10, p. 218], при котором платформы из стран-лидеров де-факто устанавливают правила и извлекают стоимость из цифровой активности пользователей по всему миру, обесценивая традиционные производственные модели периферийных экономик.

Концепция «ловушки среднего дохода» (термина, введенного И. Гиллом и Х. Харасом в отчете Всемирного банка [9]) также получает цифровое измерение. Страны, не сумевшие встроить цифровые технологии в качестве драйвера диверсификации и перехода к производству продукции с высокой добавленной стоимостью, сталкиваются с обострением этой ловушки. Их конкурентное преимущество, основанное на дешевой рабочей силе, нивелируется масштабным внедрением робототехники и автоматизации, что предсказывал в своих работах о «втором машинном веке» [11] Э. Бриньолфссон и Э. Макафи.

Причины устойчивости цифрового неравенства объясняет теория институционального развития Д. Норта. Эффективное использование ИКТ требует адекватных институтов: защиты прав интеллектуальной собственности, гибкой системы образования, поощряющей креативность, и регуляторных моделей, стимулирующих инновационную деятельность. Отсутствие таких эффективно функционирующих институтов в отдельных странах создает институциональные барьеры на пути преодоления цифрового разрыва.

Центральной для понимания микроуровня проблемы цифрового неравенства является теория человеческого капитала Г. Беккера и Т. Шульца. Цифровое неравенство на уровне компетенций ведет к социально-экономической стратификации внутри стран, формируя класс «цифровых люмпенов», не способных конкурировать на рынке труда, что подрывает совокупный человеческий капитал нации и ее долгосрочный конкурентный потенциал.

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

В современной парадигме глобальной экономики цифровое неравенство трансформируется из технологического вызова в системный элемент международного разделения труда, формирующий новую архитектуру мирохозяйственных связей. Этот феномен воспроизводит и усиливает традиционную экономическую асимметрию в мировой экономике, создавая качественно новые механизмы перераспределения добавленной стоимости между странами и регионами.

Страны "цифрового ядра" (термин И. Валлерстайна, модифицированный в условиях цифровизации), концентрируя контроль над критическими цифровыми объектами инфраструктуры и технологиями, получают возможность определять правила функционирования глобальной экономики и извлекать интеллектуальную ренту через монополизацию цифровых платформ и стандартов. В свою очередь, периферийные экономики оказываются в положении "цифровых колоний", поставляющих данные и потребляющих цифровые услуги, что закрепляет их зависимое положение в международном разделении труда.

Современное международное разделение труда приобретает черты цифровой стратификации, где выделяются четыре основных уровня:

- на первом уровне находятся страны цифрового ядра, специализирующиеся на создании прорывных технологий и архитектурных решений. Именно эти государства лидерами цифровой мировой экономики (США, Китай, ключевые экономики ЕС). Они не просто создают передовые технологии, а формируют технологические парадигмы (по К. Перес) и экосистемы. Их конкурентные преимущества основаны на:

1. контроле над стандартами и платформами. Эти страны создают условия, при которых глобальные «правила игры» в цифровой среде диктуются их корпорациями. Так США формирует правила доступа к информации через корпорацию Google (Alphabet), так как она определяет правила видимости в интернете через алгоритмы поиска и ранжирования информации; правила программных платформ через корпорации Apple и Google (через iOS и Android), устанавливающие строгие регламенты для миллионов разработчиков через магазины приложений (App Store и Google Play), включая комиссии, технические стандарты и цензуру контента; правила цифровой коммуникации и метавселенных через корпорацию Meta (Facebook, Instagram, WhatsApp), определяющую стандарты социального взаимодействия, рекламы и даже формируя политику в области свободы слова; правила облачной инфраструктуры через корпорации Amazon (AWS), Microsoft (Azure) и Google Cloud, так как большая часть мирового интернета работает на их серверах, и они устанавливают стандарты и цены для облачных вычислений.

Китай создал альтернативную, суверенную цифровую империю. КНР формирует правила «разрешительного» интернета через корпорации Tencent (WeChat) и Alibaba (Alipay), существующие в симбиозе с государством. WeChat – это фактически «государство в телефоне» с собственными правилами, где цензура и социальный рейтинг встроены в архитектуру платформы; правила цифрового суверенитета и экспорта ценностей через проект «Цифровой шелковый путь» и экспорт технологий корпорациями Huawei и ZTE как инструменты распространения китайской модели интернета, основанной на цензуре, контроле и технологическом суверенитете (готовая инфраструктура для других стран, которая по умолчанию содержит вкладки для контроля); правила финансовых технологий через корпорации Alipay и WeChat Pay, создавших глобальный стандарт для интегрированных мобильных платежей и финансовых супераппов.

ЕС в отличии от США и КНР не имеющий глобальных цифровых корпораций, тем не менее стал «мировым цифровым регулятором» через: установление глобальных стандартов защиты данных (General Data Protection Regulation, GDPR) - закон ЕС, который де-факто стал глобальным стандартом. Чтобы работать с европейскими пользователями, глобальные цифровые корпорации (Apple, Google, Meta) вынуждены были изменить свои правила по всему миру; борьбу с монополизмом через накладывание Европейской комиссией многомиллиардных штрафов на корпорации Google, Apple, Meta и Amazon [4; 7], заставляя их менять бизнес-модели по всему миру, в частности, предлагая альтернативные платежные системы или меняя договоры с разработчиками; установление правил для искусственного интеллекта (ИИ) - Закон об искусственном интеллекте (AI Act [16]) - это первая в мире попытка установить всеобъемлющие правовые рамки для ИИ, которые, вероятно, станут эталоном для других юрисдикций.

2. концентрации венчурного и человеческого капитала. В этих странах концентрируются лучшие ученые и разработчики, для которых создаются условия для проведения исследований. По данным, опубликованным в рейтинге Nature Index 2025 Research Leaders, Китай опередил бывшего лидера этого рейтинга - США по вкладу в научные исследования. Также из десятка лидирующих вузов, представленных в этом рейтинге, восемь – китайские, а в топ-20 лидирующих вузов вошли 13 китайских университетов. Эксперты также отметили, что в Китае трудится больше исследователей, чем в США и Евросоюзе вместе взятых [19]. В исследовании, проведенном китайской компанией Dongbi Data, отмечается, что в Китае и США наблюдаются противоположные тренды: с 2020 по 2024 год число ведущих учёных в КНР выросло, тогда как в США – сократилось. В 2020 году в США насчитывалось 36 599 ведущих учёных мирового уровня, в 2024 году - 31 781. За этот период доля Америки в общем числе экспертов сократилась с 33% до 27% на фоне роста в Китае с 17% до 28% [13].

При этом институты ориентированы на финансирование высокорисковых технологических прорывов, что является практическим воплощением тезиса о человеческом капитале как ключевом факторе производства в XXI веке. США удерживают лидирующую позицию на глобальном венчурном рынке, генерируя около 70% всех инвестиций. Это обеспечивает США стабильно высокую позицию в рейтинге цифровой трансформации, а также позволяет удерживать темпы внедрения инноваций на высоком уровне на протяжении длительного времени [1, с. 778]. В первой четверти 2025 года американские компании привлекли порядка 80 млрд венчурного капитала, во многом благодаря нескольким крупным проектам в сфере ИИ. На этом фоне в Китае наблюдается отчетливый венчурный спад. Финансирование китайских стартапов за первые месяцы 2025 года сократилось почти вдвое по сравнению с прошлым годом (около 6,5 млрд более 12 млрд годом ранее), хотя в целом страна на 2 месте по привлечению венчурного капитала. Ключевой причиной является обострение геополитических отношений между США и Китаем что привело к снижению активности западных инвесторов в Китае, особенно в стратегических отраслях (ИИ, производство чипов). Лидером европейского рынка венчурного финансирования выступает Великобритания, которая по итогам 2024 года заняла третье место в мире и первое в Европе по объемам венчурных инвестиций [21].

- второй уровень занимают страны – интеграторы, осуществляющие быстрое внедрение, масштабирование и адаптацию готовых технологических решений (например, страны Восточной Европы, Юго-Восточной Азии). Их стратегия заключается не в создании прорывных технологий, а в оперативной и эффективной интеграции глобальных инноваций на национальном и региональном рынке. У этих стран конкурентное преимущество формируется за счет:

1. развития цифровых компетенций в масштабах экономики. Быстрое внедрение и использование готовых решений, предлагаемых странами цифрового ядра, позволяет им модернизировать традиционные сектора (логистику, сельское хозяйство, госуправление) и удерживать свои позиции в глобальных цепочках создания стоимости (ГЦС). Показателен опыт Польши, которая благодаря использованию членства в ЕС, качественному образованию в сфере STEM (Science, Technology, Engineering, Mathematics) и развитию цифровой инфраструктуры привлекла на свою территорию центры обработки данных, центры НИОКР и IT-компании. Польское IT-сообщество составляет почти 25% от всего числа разработчиков в Центральной и Восточной Европе [2].

2. избегания «ловушки среднего дохода». Успешные страны – интеграторы используют цифровизацию для диверсификации экономики и перехода от ресурсной зависимости к производству товаров и услуг с более высокой добавленной стоимостью.

- третий уровень представлен странами - цифровыми хабами, обеспечивающими функционирование глобальной цифровой инфраструктуры (дата-центры, телекоммуникационные узлы). Эти территории интегрированы в мировую экономику преимущественно через предоставление инфраструктурных услуг. Данный уровень представляет собой уникальный феномен цифровой эпохи. Эти территории (например, Сингапур, Ирландия, Нидерланды, некоторые страны Персидского залива) часто обладают выгодным географическим положением, политической стабильностью и развитой инфраструктурой. Их роль – быть «кровеносной и нервной системой» глобальной цифровой экономики. Их конкурентные преимущества формируются за счет:

1. специализации на инфраструктурных услугах за счет размещения крупнейших дата-центров, узлов подводных оптоволоконных кабелей, обеспечение надежного и низколатентного соединения. Так по данным на ноябрь 2025 года, в Нидерландах расположено 194 дата-центров, что составляет треть всех мощностей обработки данных Европы (для сравнения в России на эту же дату – 180 дата-центров [15]). В свою очередь в Сингапуре, который выступает крупнейшим хабом для данных Юго-Восточной Азии, сосредоточено порядка 60% рынка облачных услуг всего региона [5]. Ирландия выступает европейской штаб-квартирой для Google, Meta, Microsoft и Apple, где расположены ключевые дата-центы этих корпораций, что позволило стране по оценке МВФ, опубликованной в октябре 2025 года, войти в тройку самых богатых стран мира с ВВП на душу населения 129 132 долл. [14]

2. интеграция через услуги, а не производство. В отличие от стран – интеграторов, они могут быть слабо интегрированы в производственные ГЦС, но критически важны для цифровых потоков данных, выступая фактически «цифровыми портами» мировой экономики. Их благополучие напрямую зависит от стабильности и объемов глобального цифрового трафика. Например, цифровая экономика Сингапура в 2024 году составила 128,1 млрд. сингапурских долл., что соответствует 18,6% ВВП страны [8], значительная часть которой генерируется инфраструктурными сервисами для региона.

- четвертый уровень составляют страны цифровой периферии, исключенные из глобальных цепочек создания стоимости вследствие технологической отсталости и цифровой эксклюзии. Эти регионы сталкиваются с риском полной маргинализации в мировой экономике. На этом уровне находятся наименее развитые страны, в наибольшей степени страдающие от многомерного цифрового разрыва. Для них характерны:

1. цифровая эксклюзия при отсутствии не только современной цифровой инфраструктуры, но и базовых цифровых навыков населения, что блокирует возможность участия в глобальной экономике, основанной на знаниях. Так в странах с низким уровнем дохода пользуются Интернетом только 27% населения, тогда как в странах с высоким уровнем дохода этот показатель - 93% жителей. Численность населения мира, которое не имеет доступ к сети Интернет, составляет 2,6 млрд. человек. Эти люди в основном проживают в Латинской Америка, Индии, Северной Корее и Африке. А в Конго, Эфиопии и Либерии Интернетом пользуется лишь 1% населения [18].

2. усиление традиционной периферийности из-за чего они оказываются в положении сырьевых придатков даже для цифровой экономики, поставляя данные и дешевый цифровой труд (микрозадания на платформах) без возможности присвоения значимой доли создаваемой стоимости.

3. институциональная неспособность к преодолению разрыва. Слабость институтов - неэффективное регулирование, коррупция, неразвитая система образования - создает порочный круг, делающий невозможным прорыв в более высокие страты цифровой иерархии.

Данная модель наглядно демонстрирует, как цифровое неравенство трансформируется из проблемы доступа в системный стратифицирующий фактор, закрепляющий новую архитектуру глобальной конкуренции. Эта иерархия является динамической, но самовоспроизводящейся благодаря действию нескольких механизмов. Цифровая среда порождает беспрецедентные по силе сетевые эффекты, которые закономерно усиливают концентрацию цифровых активов и формируют естественные монополии глобального масштаба. Данный процесс усугубляется действием механизма пат-зависимости [6, с. 5], которая жёстко закрепляет некогда выбранные технологические траектории развития, ограничивая пространство для маневра и инноваций. Возникающий эффект блокировки (lock-in) создаёт высокие транзакционные издержки перехода на альтернативные стандарты, фактически «приковывая» пользователей и целые экономики к доминирующим платформам. Кумулятивная природа цифрового развития, при которой первоначальное, даже незначительное, технологическое преимущество обладает свойством самовозрастания, приводит к устойчивому и самоподдерживающемуся расслоению. В результате мы наблюдаем формирование жёсткой иерархической структуры мировой экономики, где страны «цифрового ядра» не просто определяют правила игры, а конституируют саму технологическую и экономическую реальность, оставляя периферии роль аутсайдеров, вынужденных адаптироваться к навязанным стандартам. Это подрывает основы многополярности и создаёт системные риски для глобальной конкуренции. В результате страны цифрового ядра аккумулируют ренту, интеграторы борются за место в глобальных цепочках создания стоимости, страны - цифровые хабы находят узкие ниши, а периферия рискует оказаться в состоянии цифровой и экономической маргинализации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Цифровое неравенство как драйвер перераспределения конкурентных преимуществ в мировой экономике имеет масштабные последствия для глобальной экономической архитектуры. Происходит перераспределение мировой добавленной стоимости в пользу стран, контролирующих цифровые активы и платформы. Формируются асимметричные зависимости в сфере данных и технологий. Возникают новые формы экономической уязвимости и цифровой эксклюзии.

Преодоление цифрового разрыва в мирохозяйственной системе требует пересмотра традиционных подходов к международной экономической политике. Необходима выработка новых форм международного сотрудничества, нацеленных на гармонизацию цифрового регулирования, создание механизмов технологического трансфера, развитие международных цифровых инфраструктур. Особую актуальность приобретает формирование инклюзивной системы глобального управления цифровой экономикой, обеспечивающей более справедливое распределение выгод от цифровой трансформации. Таким образом, цифровое неравенство становится структурным элементом современной системы международного разделения труда, определяющим не только текущие конкурентные позиции стран, но и их долгосрочные траектории развития в глобальной экономике.