Insufficient connectivity of the Russian territory: a historical aspect

Введение

Согласно известному высказыванию Гуннара Мюрдаля, «серьезное исследование проблем недостаточного развития… должно принимать во внимание климат и его влияние на почву, растительность, животных, людей и физические активы…» (Цит. по: [1, p. 400]). Не разделяя всецело географическую гипотезу Джареда Даймонда [23], мы, тем не менее, использовали ее отдельные концептуальные установки для объяснения недостаточной с нашей точки зрения связности и соответствующего негативного влияния названной несвязности на экономическое развитие России.

В статье предпринята попытка теоретического синтеза диффузионной и географической теорий в рамках институционально-эволюционной концепции, восходящей к Дугласу Норту [28]. Мы полагаем, что комплекс природных, экономических, социальных и религиозных факторов обусловили развитие России, являясь тем, что в понятийном аппарате неоинституционализма называют «path-dependence» [18], определив слабую пространственную и, соответственно, экономическую связность России. Поскольку практические любые (за исключением разве что ортодоксально-марксистских) объяснения историко-экономической динамики оперируют названными факторами, мы рассмотрели развитие страны с точки зрения топологической связности ее пространства.

Литературный обзор

Научные источники по истории России и Европы необъятны. Это потребовало от нас ограничиться только теми, которые более прочих релевантны целям нашего исследования. Поэтому для проведения сравнительного анализа социально-экономического развития Европы и России в том, что касается России мы использовали работы С. Нефедова [27], Д. Травина [32]; Европейская история анализировалась на основе трудов Ф. Броделя [19-21], М. Монтанари [26], Н. Розенберга и Д. Бирдцелла [30]. Антропологический материал, относящийся к Юго-Восточной Азии, мы взяли из детального исследования Дж. Скотта [31].

В нашей предыдущей работе [24] мы обращались к проблеме динамики процессов конвергенции и / или дивергенции регионов, входящих в Центральный федеральный округ (ЦФО). Нами были зафиксированы низкие темпы конвергентных процессов между регионами ЦФО, способствующие консервации регионального неравенства: для преодоления пятидесятипроцентного разрыва в распределении валового регионального продукта между регионами ЦФО потребуется от 334 до 346 лет. В условиях подобного диспропорционального развития разговоры о преодолении неравенства и поступательном движении отечественной экономики являются бессмысленными.

Наш пессимизм является еще более мотивированным, принимая во внимание исследование А.В. Шалака [33], которая посвящена анализу коммуникаций между населенными пунктами и регионами Российской Федерации. Используя методы исторической компаративистики, А. Шалак демонстрирует усиление разрыва транспортных связей внутри России: прекращение строительства речных портов и искусственных каналов, судоремонтных и судостроительных заводов, сокращение внутреннего флота, резкое падение пассажирооборота малой авиации, низкие темпы и объемы автодорожного строительства и др. Мы считаем, что названные явления усиливают исторически сложившуюся недостаточную связность экономического пространства России, приводя к дивергенции регионального развития.

Методология

Авторы отошли от традиционного эконометрического и статистического инструментария исследования экономической динамики, широко представленного в подобных работах. Для тестирования своей исходной гипотезы о недостаточной связности пространства России в целях обеспечения экономического роста мы дополнили анализ процессов пространственной конвергенции данными о ночной освещенности территории Российской Федерации в сравнении с аналогичными данными по территории Европы. Концептуальной основой такого подхода послужили работы Б. Адхикари и С. Дхиталя [2], К. Мендеса и Ф. Сантоса-Маркеса [11], Ш. Циао-Ли, В. Юи, Ц. Вей-Синга [14].

Нами также использован «Глобальный индекс связности» (GCI). Исследовательская модель GCI включает 40 показателей, которые могут быть проанализированы с точки зрения четырех экономических основ и четырех технологических возможностей. Четырьмя основными экономическими компонентами являются предложение, спрос, опыт и потенциал информационно-коммуникационных технологий. Четырьмя вспомогательными технологиями являются широкополосный доступ, облачные услуги, искусственный интеллект и интернет вещей.

Первый отчет, раскрывавший применение Глобального индекса связности, опубликованный в 2014 году, охватывал 25 стран и 10 отраслей, включая финансы, производство, образование, транспорт и логистику, на которые приходилось 95% мирового ВВП. В следующем докладе было охвачено 50 стран и 38 показателей. В докладе GCI 2016 года были введены два новых показателя; кроме того, в GCI 2016 года были включены обновленные определения (например, замена охвата 3G на охват 4G) на основе достижений в области информационно-коммуникационных технологий. В 2018 году GCI расширил охват с 50 до 79 стран. В 2019 году методология исследования была снова расширена за счет добавления нового периметра искусственного интеллекта, который включает: создание данных, инвестиции в искусственный интеллект, робототехнику с поддержкой искусственного интеллекта и потенциал искусственного интеллекта. Пять вспомогательных технологий «Интеллектуальной связности» (Intelligent Connectivity) впоследствии были объединены в четыре: широкополосный Интернет, облачные хранилища, Интернет вещей и искусственный интеллект в том же году [4].

Мы считаем методологически обоснованным использование Глобального индекса связности в макроэкономических исследованиях, поскольку его показатели не являются абстрактными цифрами, а оказывают реальное влияние на экономический рост. Изменение показателя GCI всего на 1 пункт коррелирует с 2,3% ростом производительности, 2,2% ростом инноваций и 2,1% ростом национальной конкурентоспособности [10].

Результаты

Авторы настоящей статьи разделяют распространенную среди историков биологическую модель распространения земледельческой культуры, в рамках которой земледелие рассматривается как диффузионный процесс: распространяется не идея земледелия, а сами земледельцы, переселяющиеся на новые невозделанные территории [27, с. 33]. Вследствие того, что переселение и, соответственно, распространение сформированных навыков ведения сельского хозяйства осуществлялось с запада на восток, природно-климатические условия преимущественно сохранялись (при всех очевидных различиях); распространялись и основные сельскохозяйственные культуры, составлявшие продовольственный базис населения.

Дж. Даймонд приводит региональные разновидности основных типов сельскохозяйственных культур в древности [23, с. 157]. Практически все используемые в древней Руси культуры относятся к тем, что были одомашнены в пределах «Плодородного полумесяца».

В этом смысле сельское хозяйство в России функционировало в рамках достаточно гомогенных природно-климатических условий, что сдерживало динамику внутренней торговли. Центрами торговли были города севера России, прежде всего Новгород и Псков, почвы которых были гораздо менее плодородными, а их бо́льшая часть и вовсе непригодна для земледелия [27, с. 183]. Однако торговля в названных городах была главным образом внешней, а в качестве средств платежа до 1370-х годов использовались «меховые деньги» и слитки серебра. Невозможно представить, чтобы во внутренней торговле между населенными пунктами страны подобные «деньги» имели широкое хождение.

Европа раннего Средневековья не была исключением. По оценкам Броделя между XV и XVIII веками от 80 до 90% населения было занято производством продуктов питания [19, с. 38]. Это свидетельствует и о ненадежности снабжения продовольствием, и о крайне низких возможностях средневековой торговли и транспорта [30, с. 62]. Поместья были замкнутыми системами, производили главным образом продукты питания, и только 10-20% потребителей таких продуктов жили за пределами поместий [30, с. 64, 71].

В отличие от России цивилизации Ближнего Востока и Северной Африки развивались в мозаичных инвайроментальных условиях, включающих морские побережья, равнины, высокогорья и участки земли ниже уровня моря, пустыни, плодородные земли, леса. Границы этих ареалов изменялись под влиянием природных и антропогенных факторов, что приводило к миграциям части населения на более плодородные территории. Потребовалось около 6000 лет на то, чтобы переселенцы достигли юга африканского континента [6, pp. 1123, 1334]. Российским (и североамериканским) переселенцам потребовалось гораздо меньше времени, чтобы расширить свой фронтир до его естественных пределов, однако их продвижение было вызвано иными причинами и не сопровождалось нанесением ущерба окружающей среде, сопоставимого с тем, что был нанесен Северной Африке и территории, бывшей когда-то «Плодородным полумесяцем».

Помимо собственно природно-экономических причин продвижения части населения на восток антропологи собрали достаточное количество свидетельств, что в ситуации избыточного государственной землевладельческой, религиозной и других форм «внутренней колонизации» миграция направлена из центра на окраины. Дж. Беньямин ввел для описания отмеченного феномена термин «диссимиляция» для стратегий горных народов части Малайи (Цит. по: [31, с. 257]). Впечатляющим результатом такой диссимиляции является формирование так называемой «Зомии», гористой части Юго-Восточной Азии с население более 100 миллионов человек [31].

В том, что касается внутренней торговли, то трудно представить, чтобы в условиях слабой специализации районов, жители соседних деревень регулярно обменивались одинаковыми продуктами питания и нехитрыми изделиями кустарного ремесла, которые также незначительно отличались от одного населенного пункта к другому. Меновая торговли и в российских условиях оказывается мифом [22, с. 25-45]. При определенном усилии для таких «операций обмена» можно представить себе нечто вроде «кольца Кула» [29, с. 62] в пределах Среднерусской возвышенности, но археологических подтверждений мы этому не находим, тем более, что и при наличии таких свидетельств подобный «обмен» невозможно считать торговлей.

Поскольку Россия отличалась в основном гомогенной средой, в которой осуществлялось сельское хозяйство, отсутствовала необходимость формирования экстенсивной дорожной сети подобной той, что была создана в империи инков для того, чтобы связать между собой районы, расположенные в различных климатических зонах, и обезопасить элиту в случае неурожая в одной из таких зон [17, pp. 16-17].

Если на начальном этапе (IX-XI вв.) аграрный подъем в Европе сопровождался расцветом локальной рыночной торговли [26, с. 67-70], подчиненной обеспечению продовольственной безопасности городов, то в XII-XIV вв. в Европе сформировалась интенсивная внутренняя торговля, в основе которой лежали различия климата, природных ресурсов и плотности населения [30, с. 99].

Кроме того, для развития производства товаров и коммерческих связей принципиальное значение имеет местоположение региона, особенно выход к морю. Помимо собственно климатических условий, обусловивших аграрную специализацию районов [32, с. 232; 26, с. 43], а также возможностей деловой и иной коммуникации море и морское побережье открывают больше возможностей для формирования человеческого капитала по сравнению с сугубо континентальным расположением населенных пунктов. Предпринимательская инициатива зачастую возникала благодаря иностранным, а не местным торговцам [32, с. 195, 207]. Бродель образно сравнивает возникающие и распространяющиеся вследствие этого очаги предпринимательской активности с огнем, быстро охватывающим многочисленные участки сухой скошенной травы [21, с. 113]. В результате в Европе сложились своего рода «коридоры» из городов, активно вовлеченных в торговлю и промыслы [32, с. 208], а экономику Европы можно представить в виде трех концентрических кругов: торгово-ремесленный центр, аграрно-сырьевой основы и внешний периферийный круг, слабо привязанный к основным хозяйственным зонам [20, с. 32-51, 121-122; 32, с. 239-240]. Излишне упоминать, что экономика России того времени мало напоминает такую картину, а единственный торговый коридор «из варяг в греки» связан с внешней, а не внутренней торговлей преимущественно сырьевыми товарами. Таким образом, еще в Средние века сформировалось так называемой «восходящее участие» России в глобальных цепях поставок, сохранившееся до наших дней.

Само по себе развитие сельского хозяйства не обязательно влечет за собой развитие городов и социальное расслоение; необходимы экстрактивные институты [17, pp. 12-13]. Нам представляется не вполне доказанной гипотеза, что плотно населенные, неколонизированные сельские общества были менее экстрактивны [12, p. 1054]. Мы также не поддерживаем гипотезу, что трансформация сельского хозяйства, в котором количество труда было ограничено, к сельскому хозяйству, в котором наблюдается недостаток земли, а не работников, привело к росту имущественного неравенства [5]. В России доиндустриальной эпохи наблюдался недостаток работников, а не пригодных для сельского хозяйства территорий, однако неравенство было и оставалось высоким; крепостное право только усугубило данную тенденцию, став еще одним фактором path-dependence социально-экономического развития страны.

Развитие торговли сдерживалось количеством и размерами городов, и, соответственно, локальных рынков, но с ростом населения оба препятствия были преодолены. Однако это в меньшей степени относится к России, поскольку число ее городов было меньшим (название «Гардарика», которое скандинавы использовали для обозначения средневековой Руси, не должно вводить в заблуждение, это отмечал еще «легальный марксист» М. Туган-Барановский («городов в России было так мало, что они тонули в общей серой массе деревень»), см. [32, с. 241; 27, с. 181, 236]), а расстояние между ними, напротив, бо́льшим, чем в Европе.

Мы проследили развитие России в доиндустриальную эпоху, в который, по нашему мнению, сформировались особенности, определившие ее дальнейшую траекторию. Обратимся теперь к Глобальному индексу связности, отражающему современное положение вещей. В течение первых двух десятилетий XXI века он вырос более чем на 25% [4, p. 15]. В таблице 1 мы привели данные по GCI за последние 10 лет наблюдений для десяти стран с наивысшим уровнем связности, а также для России, нескольких европейских стран и США.

Таблица 1 – Глобальный индекс связности за 2012-2021 гг. [3]

Как видно из данных таблицы 1, Россия не входит в число стран-лидеров по индексу связности, однако за последние 10 лет этот показатель значительно улучшился.

Поскольку корректность методологии расчета Глобального индекса связности вызывает энтузиазм отнюдь не у всех ученых, мы используем данные об уровне освещенности поверхности Земли в разрезе Европы и России. Ночная освещенность европейских стран приведена на рис. 1:

Рис. 1. Карта ночной освещенности территории Европы. Источник: [9]

Ночная освещенность территории России приведена нами на рис. 2:

Рис. 2. Карта ночной освещенности территории России. Источник: [9]

Несложно отметить, что пространство России в гораздо меньшей степени связано, чем территория Европы. Это подтверждает достоверность расчетов Глобального индекса связности, несмотря на дискуссионность его применения.

Помимо недостаточной связности негативное влияние на социально-экономическое развитие России, определившее процессы региональной дивергенции, оказали (и оказывают) расстояния между населенными пунктами. В этих условиях крайне затруднена «пространственная конкуренция» за потребителей, которая привела к Промышленной революции и экономическому росту в Британии, но не привела в Китае [8, pp. 7-16], а также и о «рынке идей», который делает возможным появление и внедрение инноваций [13], распространение знаний и торговли [17, pp. 18-19], формирование человеческого капитала и, как следствие, эндогенное экономическое развитие [15-16]. В условиях пространственной разорванности «три круга причастных» новой технологии («конструкторский круг», «круг страдания», «круг поддержки», как об этом писал Джон Стауденмайер (Цит. по: [25, с. 48])), могут быть разделены значительным расстоянием друг от друга.

Как установили Комин, Истерли и Гонг, существует значимая взаимосвязь между развитием технологий в XVI в. и современным уровнем адаптации новых технологий, помогающая объяснять нынешнюю технологическую и имущественную дифференциацию, а также прогнозировать дальнейшую эволюцию распространения технологий [7, pp. 81-82, 85, 91, 93].

Заключение

Мы полагаем, что приведенные исторические факты, характеризующие развитие России в раннюю доиндустриальную эпоху, подтверждают нашу гипотезу, что формирование института сельского хозяйства и торговли обусловили топологическую несвязность ее социально-экономического пространства. Распространение сельского хозяйства осуществлялось на основе биологической модели в рамках диффузионной теории, когда переселенцы приносили на вновь осваиваемые земли свои земледельческие навыки и, главное, прежние сельскохозяйственные культуры. Это обусловило слабую специализацию районов и, следовательно, медленное развитие ремесла и внутренней торговли, а также замедленный по сравнению с Европой рост городов; более значительные расстояния между населенными пунктами страны тоже оказали свой негативный эффект.

Еще одним подтверждением нашей гипотезы о недостаточной связности пространства России являются современные снимки ночной освещенности территории страны. Нам представляется оправданным и целесообразным использование подобных внеэкономических данных для макроэкономического анализа динамики социально-экономического развития.